Марджори - [38]

Для Марджори Самсон-Аарон всегда был душой, осязаемым символом группы уважаемых людей, которых называли «семья», кого она часто видела в детстве, а позднее только раз или два в год. У них были замечательные еврейские имена — тетя Шоша, тетя Двоша, дядя Шмулка, дядя Аврамка. У одного была кондитерская лавка, другой был портным, третий работал в прачечной; занятия остальных были столь же скромны. Ее отец, по общему признанию, был среди них аристократом, тем, кому удалось достигнуть успеха в Америке. Он всегда сидел вместе с Марджори и ее матерью во главе стола, когда семья собиралась теперь; а Самсон-Аарон всегда сидел в конце, среди новой группы детей, которые любили его и играли с ним так же, как в свое время Марджори и ее кузены. Один небольшой вопрос о статусе дяди возник, когда его единственный сын, преподаватель английского в небольшом загородном колледже, опубликовал роман. Как первое следствие этого события обнаружилось, что Самсон-Аарон может передвинуться ближе к центру стола. Но роман, чрезвычайно жестоко запутанное произведение, которое Марджори так и не смогла дочитать, быстро умер, несмотря на похвалу в затрепанных газетных вырезках, хранившихся в дядином бумажнике. И Самсон-Аарон остался сидеть в конце стола.

— Как Джеффри, дядя? — спросила Марджори, в то время как Самсон-Аарон без приглашения отрезал себе еще кусок торта.

— Когда я только вижу Джеффри? Раз в три года? Думаю, с ним все в порядке. Джеффри… Это имя в моих устах звучит забавно. Но почему ему надо его менять? Милтон не американское имя?

— Джеффри лучше для писателя, — ответила миссис Моргенштерн.

— Для преподавателя в колледже Милтон вполне годится, — сказал Самсон-Аарон. — Лучше бы он никогда не писал этой книги. Вы знаете, сколько он за нее получил, после двух лет работы? Четыреста сорок долларов. Я сказал ему: «Милтон, я старый никто, но какая польза писать истории о том, как парень и девушка забираются в постель, когда они еще не женаты? Разве это красиво?» Он ответил мне: «Па, это настоящая жизнь». Я сказал: «Милтон, единственное, что я знаю, почтенным людям это не понравится». Но я старый никто, он начал говорить о чем-то другом и потягивать свою трубку. Итак, он заработал четыреста сорок долларов за два года тяжелой работы. Настоящая жизнь. Джеффри Куилл. Холера!

— Не следует так говорить о твоем мальчике, — сказал мистер Моргенштерн. — Он что-то завершил. Он писатель. Книга есть книга.

— Правильно, мы гордимся им. Вся семья, — поддержала миссис Моргенштерн.

— Завершение? Чего? Чепухи, которую человек даже не может рассказать. Я могу понять Толстого. Я сказал Милтону: «Читай Толстого!» А он: «Пап, Толстой описывал горизонталь, а я описываю вертикаль». Вы когда-нибудь слышали о таких вещах? Я сказал ему: «Тебе еще нужно пожить, чтобы описать горизонталь, как Толстой». Он состроил гримасу и стал потягивать трубку. Завершение. Знаете, что я называю завершением? Дом, хорошую жену-еврейку, детей…

— Давай заглянем в твой бумажник. Я думаю, ты еще держишь там все вырезки, — сказал мистер Моргенштерн.

Дядя взглянул на него со слабой застенчивой улыбкой.

— Извини меня, он мой сын, мой единственный ребенок, я люблю его. Но не говори мне о завершении.

— Все равно, — сказала миссис Моргенштерн, — мы ожидаем его на бар-митцве.

Теперь Марджори поняла, что дядя Самсон-Аарон делал в Эльдорадо. Она спросила у матери:

— Ты уже пригласила Джеффри?

— Я не хочу посылать ему отпечатанное приглашение, которое он может выкинуть в корзину для мусора. Я хочу, чтобы он пришел. Дядя может заставить его прийти наверняка.

— Что я могу сделать? — спросил Самсон-Аарон, доедая огромный кусок торта и запивая его чаем. — Получить ордер на арест моего собственного сына и доставить его на бар-митцву Сета? Вы думаете, его заботит мое мнение? Если я пригрожу приехать в Олбани и продемонстрировать себя его друзьям, возможно, это испугает его настолько, что он придет.

— Он вовсе не такой плохой, — возразил мистер Моргенштерн. — Почему ты говоришь такие вещи? Он каждый месяц, как часы, посылает тебе деньги. И что он сделал, в конце концов?

— Он хороший мальчик, у него доброе сердце, я ничего не имею против него, — согласился Самсон-Аарон. Он вытер рыжую бровь большим голубым носовым платком, оставив последний маленький кусочек торта в одиночестве, и, тяжело дыша, откинулся на софе.

— Не знаю, сегодня у меня нет аппетита.

— Если ничто другое на него не подействует, — сказала миссис Моргенштерн, — ты можешь напомнить ему, кто помог ему окончить колледж и поддержал его отца.

Ангелоподобный рот Самсона-Аарона растянулся и приобрел резкие черты. Дядя трогательно посмотрел на миссис Моргенштерн и закивал головой медленно и печально. Потом он повернулся к Марджори со своей старой сладкой глупой ухмылкой. Черные дырки зияли вместо двух потерянных зубов, заметила девушка, ощущая дурноту.

— Прекрасный дядя тебе достался, а, Моджери? Не только не может поддержать своего сына, но и сам себя не может поддержать. Самсон-Аарон — помойное ведро. Не надо мыть посуду.

— О, дядя… — сказала Марджори беспомощно.