Марджори - [37]

— Кто такой мистер Клэббер? — спросила Марджори.

— О… есть такой человек, — сказала Маша, подмигнув матери.

— Ну а как мы это сделаем? — поинтересовался мистер Зеленко с загадочным видом.

— Я приглашу его на «Микадо», — предложила Маша.

— Да, это подействует. Ему нужно только однажды увидеть ее на сцене, — сказала миссис Зеленко.

— Пожалуйста, послушайте, так нельзя, скажите мне, кто это…

Маша покачала головой:

— Если из этого ничего не выйдет, ты будешь только разочарована. Нет, моя конфетка, забудь об этом. Выпей свой бренди.

Когда спустя полчаса Марджори собралась уходить, Зеленко были в разгаре яростной дискуссии о современном искусстве. Маша, даже провожая ее до двери, кричала:

— Алекс, ты прекрасно знаешь, что Раулт — это коммерческая подделка! Прощай, Марджи, все было чудесно, увидимся за ленчем, о'кей? А что ты скажешь о керамиках Пикассо, Алекс, Бога ради? — Дверь захлопнулась.

В полумраке холла Марджори остановилась, чтобы застегнуть пальто. В следующую минуту она заметила пару глаз, разглядывавших ее из-за двери напротив. Она поспешила к лестнице, и тут в нее полетело нечто коричневое и бесформенное, что не было ни платьем, ни тапочкой, ни чем бы то ни было другим, знакомым Марджори, а высоко поднятый костлявый палец потрясал в воздухе.

— Я старая, — пищала женщина. — Я больной человек. Я хочу спать. Все хорошие люди сейчас спят. Вы плохой человек, как они, — она указала на дверь Зеленко. — Не спят допоздна, шумят, шумят, шумят… — Это определенно был Ангел Смерти. Марджори, у которой мурашки побежали по спине, увернулась от нее и побежала вниз по лестнице. Ангел скрипела ей вслед: — Плохие люди! Плохие! Плохие! Плохие!

Ночь была ясная, и луна светила бледным пятном над 92-й улицей. Направляясь домой и поднимаясь на лифте, Марджори продолжала прикидывать, кем бы мог быть мистер Клэббер. Самое многообещающее ее предположение состояло в том, что это человек, помогающий молодым дарованиям в кино.

Когда она вошла в квартиру, то была сильно удивлена. Дядюшка Самсон-Аарон сидел с ее родителями в гостиной за чаем. Впервые он пришел — ему разрешили прийти — навестить их в Эльдорадо. Он был гостем из прошлого в Бронксе.

8. Дядя

— Хавайя, Моджери? — приветствовал ее дядя Самсон-Аарон, и его голые красные щеки блестели. — Хавайя? Скажите, наша Моджери уже что-то из себя представляет? Когда мы услышим о свадьбе, Моджери?

— Привет, дядя, ты прекрасно выглядишь, — сказала Марджори, прикидывая, достанет ли он из кармана херши-бар и даст ей, как это он делал всегда с ее раннего детства.

— Я хорошо выгляжу. Спасибо, я выгляжу, как холера. Вот ты действительно хорошо выглядишь. Ты выглядишь… не знаю, несколько лет назад я держал тебя на коленях, а теперь ты выглядишь, как настоящая женщина-вамп из кино…

— Садись, Марджори, выпей чаю, — предложила ей мать. — Возьми еще кусок торта, Самсон-Аарон.

Дядя Самсон-Аарон наклонился вперед и сам отрезал себе внушительный кусок шоколадного торта, стоявшего на кофейном столике. Дядин живот, всегда большой, сейчас был особенно заметен. Синие брюки и коричневый пиджак плотно облегали его фигуру, и кожа на его руках и лице тоже была плотно натянута и лоснилась. Он ухмылялся Марджори сладкой глупой улыбкой из-под тощих усов. «Дядя Самсон-Аарон — помойное ведро, да, Моджери?» Он отправил в рот еще один кусок торта.

Марджори охотно согласилась на предложенную матерью чашечку чая и села. Присутствие Самсона-Аарона в Эльдорадо беспокоило ее, и ей хотелось выяснить, что это означает.

Самсон-Аарон был известен ей всегда только как Дядя. У нее были другие дяди, но он, и он один, был для Марджори дядей с большой буквы. Когда она и Сет были маленькими детьми, Самсон-Аарон заменял семейную няню. Его приглашали на обед, где он объедался, и за его еду платили, только бы он оставался с детьми, пока родители отсутствовали. Обычно это случалось в пятницу вечером. Одним из самых ранних воспоминаний Марджори было, как она сидит, свернувшись калачиком, на коленях у Самсона-Аарона в маленькой теплой кухне при мягком печальном свете догорающих праздничных свечей и дремлет под его пение еврейских колыбельных. В паузах Самсон-Аарон успевает съесть куриную ножку, или достать из холодильника вина, или сделать глоток из коричневой бутылки с сильно пахнущей жгучей жидкостью. Даже сейчас запах ржаного виски мог внезапно заставить ее вспомнить вечера по пятницам из детства.

Тогда она любила дядю. Ей было десять или, возможно, одиннадцать, когда она обнаружила, что ее родители и все остальные в семье считают его дураком, неудачником и ужасным обжорой. До этого она думала, что его любовь поесть и выпить была очаровательной чертой, источником большого, приятного развлечения. На седерсы, большие семейные собрания на Пасху, повторялась обычная шутка: что бы ни осталось у кого на тарелке или в стакане, нужно было передать Самсону-Аарону. Его аппетит Гаргантюа зачаровывал Марджори. Иногда она специально наполняла свою тарелку и съедала совсем чуть-чуть, чтобы посмотреть, как дядя поглощает остальное. Испарина выступала у него на лбу, его глаза блестели, и он кричал: «Не надо мыть посуду! Самсон-Аарон здесь!» — и все тарелки передавали к нему, в конец стола, где он сидел между детьми. Его энергия казалась нескончаемой. Когда он съедал и выпивал за семерых, он еще выступал запевалой веселых синкопированных гимнов, махал руками и еще добавлял бурные трели к счастливым хорам.