Марджори в поисках пути - [64]

Он бросил собранный хлам кучей на стул и повернулся к ней, опустив руки вниз.

— Что так смешно, любовь моя?

Она сказала:

— Ты, любовь моя.

Он улыбнулся.

— Пыхтящий, суетящийся мужчина, да? Да, действительно. Ну давай.

Улыбка сошла с ее лица. Она сейчас увидела кое-что, чего не заметила за полтора года. Она увидела, что его левая рука висела искривленно. Он протянул свои руки к ней и подошел. Она поспешно спросила:

— У тебя есть халат? Дай мне его надеть.

Он дал ей желто-красный халат. Она пошла в ванную, и, как только закрыла дверь, услышала, что он сбрасывает свои туфли.

Она посмотрела на себя в зеркало, висевшее на двери, во весь рост, в белом свете ванной, и смутно забеспокоилась. Неужели эта девушка, которую она видела перед собой, — Марджори Моргенштерн, и эта девушка в знакомом голубом платье, с красивой стрижкой действительно собирается снять платье в квартире мужчины и утратить свою девственность? Ей было любопытно, будет ли больно. Она ощущала себя бесстрастной, холодной и изумленной. Ее зубы все еще обнажались в улыбке. Она сняла туфли, потом стянула платье через голову, так же как всегда снимала его перед сном. Привычка была настолько сильной, что она захотела снять свой размазанный макияж — то есть то, что от него осталось после ласк. Но это показалось слишком методичным занятием; без сомнения, горничные в гостинице привыкли к косметике на постельном белье. Она гадала, в какой одежде ей остаться. Марджори была совершенно уверена, что не сможет вернуться к Ноэлю обнаженной. Вопрос был в том, что прилично для девушки двадцати одного года, делающей это в первый раз. Она сняла чулки и кое-что из нижнего белья. Оставшись в комбинации, она закуталась в халат и причесала волосы большим черным гребнем. Сожалея о том, что не взяла с собой в ванную косметичку, она надумала выскочить и взять ее: ей на самом деле нужна была пудра и губная помада. Но она не осмелилась, подозревая, что Ноэля обидит ее появление и исчезновение вновь. Очевидно, ей надо выйти, броситься в его жаждущие руки и всей предаться любви.

Проблема была в том, что Марджори не чувствовала ни малейшего желания делать это. Она думала, что испугана, но насколько испугана, не знала. У нее совершенно не было настроения для секса. Она сейчас так же мало хотела заниматься сексом, как в разгар выпечки торта. Почувствовав усталость, она вдруг задумала принять душ и поехать домой. Но возвращаться было просто неловко. Все ее разумные возражения против того, чтобы переспать с Ноэлем, исчезли. Если бы она имела какие-то аргументы против этого, она могла бы выйти из ванной и поспорить с ним даже в этот момент, а затем одеться и уехать. Но Марджори не в силах была придумать причину. Призыв к нравственности выглядел чепухой. Она не в состоянии была сказать, что не любит Ноэля, особенно после своего «выступления» на софе. Она не могла также требовать гарантии брака, начав вновь отношения с ним добровольно, прекрасно зная, что он собой представляет и какие чувства испытывает.

Она знала, ей не следовало бы ходить на генеральную репетицию. Ей не следовало приходить в номер гостиницы. Ей не следовало бы засиживаться (это оказалось роковым) после того, как остальные ушли. Ей не следовало бы с такой готовностью отвечать на его первый поцелуй в этом году. Ей не следовало бы использовать скромный предлог — затмение, чтобы остаться. Ей не следовало бы идти с ним на софу. Но она совершила все эти поступки.

Марджори представила себе, как она снова оденется, выйдет из ванной и заявит:

— Извини, я передумала, дорогой. Я еду домой. Пожалуйста, прости меня.

Это было искушение. В действительности даже большее искушение, чем лечь в постель с Ноэлем Эрманом. Она могла бы отказаться от такого удовольствия с необычайной легкостью. Но мысль об изменении решения заставила ее почувствовать себя проклятой дурочкой. Да, она могла так сделать, но боялась, что потеряет Ноэля навсегда. Похоже, он не простит подобной детской непоследовательности и каприза в такой момент. Он и без того слишком долго проявлял терпение к ней, это терпение могло лопнуть. Она не хотела расставаться с Ноэлем. Она мечтала, чтобы он стал ее мужем. Казалось, их расставания на год вообще не существовало. Настоящая жизнь была только с ним, с Ноэлем Эрманом, и жизнь Марджори была самой сладкой и самой правильной, когда этот худой белокурый умный мужчина обнимал и целовал ее. Это было так же определенно, как ночь за окном. У нее не осталось никакой другой определенности, чтобы держаться за нее. Все другие определенности поблекли или разрушились по мере взросления Марджори, или ее отговорили от них, или она прочитала книги, которые разрушили их. Уверенность в том, что в девственности есть что-то похвальное, уже давно в ней высмеяно. Теперь она верила только в то, что любит Ноэля и хочет его. Если ее единственный шанс получить Ноэля был в том, чтобы переспать с ним (и Маша была права до какой-то степени, именно так все и было между ними, и было в течение года), так пусть этот шанс будет! Она как-нибудь пройдет через темный тоннель и посмотрит на дневной свет с другой стороны. Дальше бороться было бессмысленно.