Марджори в поисках пути - [30]

— Обожди. — Она уже собиралась встать, но он остановил ее.

— Мне в самом деле пора, Ноэль. Мама слегла с простудой.

— Посиди.

Она не стала упрямиться.

— Что еще? У меня в запасе не больше минуты. Все кончено.

— Мы еще не все выяснили. Только давай условимся, что мы будем откровенны друг с другом и ты отнесешься к этому как к науке. На удивление разумный взгляд на вещи. Но ведь ты — девушка разумная, как правило, во всяком случае. Ты дала мне очень ценный совет. Спасибо. Теперь моя очередь. На твоем месте я бы забыл Марджори Морнингстар. Я преднамеренно был суров и придирчив к тебе в этом вопросе. Кое-какой талант у тебя, надо признать, есть. Ты действительно актриса. На сцене твоя фигура смотрится очень аппетитно. Голосок у тебя, правда, слабенький, писклявый, но это можно исправить. Для человека без подготовки у тебя удивительное чутье в воплощении характера. Только…

В глазах у нее появились слезы.

— Подлец, мог бы сказать об этом раньше.

— Марджори, дорогая моя, ты — не актриса. Ты не создана для тягот и грязи, дрязг и мышиной возни театральной жизни. Ты — хорошенькая, миленькая евреечка с крупицей таланта — для любительских спектаклей. Послушай моего совета: ставь все спектакли в синагоге в Нью-Рошелл, будь в них звездой, занимайся этим и…

— Индюк ты надутый, сукин ты сын, я не собираюсь жить в Нью-Рошелл!

Если бы она махнула юбками ему в лицо, он не выглядел бы более ошеломленным.

— Марджори, лапочка! Что за выражения!

— Опять советы даешь, дорогой папочка?

— Злюка.

— Какая же я злюка? Я просто в восторге оттого, как меня водят за нос и за дурочку держат, обзывают глупенькой буржуазной евреечкой семью способами не переводя духа…

Она умолкла, потому что он схватил ее за запястья, больно сжал их костистыми холодными руками и прохрипел ей в лицо:

— Я люблю тебя, ты что, не понимаешь, мучительница ты моя? Ты наслала на меня кары твоего несуществующего Бога. Я никогда в жизни не любил и не хотел ни одной девчонки так, как тебя. Но я не собираюсь кончать самоубийством, чтобы обладать тобой, не собираюсь я и в тюрьму из-за тебя садиться, не стану я и мальчиком на побегушках у Сэма Ротмора. Ты — как ребенок. Ты не знаешь, что ты мне сделала. Ты мне жизнь чуть не сломала. Мне и сейчас и больно, и радостно просто дотронуться до твоей кожи. А что это значит для тебя? Ничего. Тебе еще лет десять надо, чтобы начать понимать страсть, и ничто не ускорит этот процесс постижения. Твоя страсть, как дерево, прорвется на свет Божий из каменистой почвы еврейских предрассудков, и плоды ее станет пожинать какой-нибудь никому не известный балбес — врач или адвокат с постоянным заработком. А я буду старик, а может, меня уж и на свете-то не будет или, паче чаяния, стану богатым и знаменитым, как ты говоришь, но я никогда не буду обладать Марджори Моргенштерн, а именно этого я и хочу.

Марджори плакала, и хотя она видела, что миссис Кляйншмидт наблюдает за ними из бара, ей было все равно.

— Зачем ты вообще ко мне вернулся? После «Южного ветра» у нас все было кончено. К чему этот скулеж? Ты же знаешь, что сам начал все сначала. Ты.

— Конечно, я. И я сделал одну страшную промашку, от которой чуть умом не тронулся. Я решил играть по твоим бредовым правилам — решил сохранять тебе верность, представляешь? Не прикасаться ни к одной девушке. Вот что коренилось во всей цепочке этих извращений. Месяцами я находился в состоянии противоестественного напряжения. У тебя от этого прямо нимб вокруг головы начинал светиться, и все самые завиральные идеи, самые идиотские выходки казались нормальными и даже чертовски умными, вроде той идейки идти пахать на Сэма Ротмора. А был это всего-навсего бред сексуально озабоченной студенточки, а меня, взрослого мужика, от этого наизнанку выворачивало. Вряд ли мне хватило бы мужества поставить сейчас точку, не возникни вдруг Имоджин. Она-то меня и расколдовала. Теперь по крайней мере я могу думать и рассуждать, а то ведь секс совсем мозги затуманил, только об этом и думал. В чем дело? Что уставилась?

Она оцепенела и стала подниматься, но он втолкнул ее обратно в кресло.

— Господи, не говори мне, будто ты поверила Имоджин! Не говори мне, будто ты хоть на минуту поверила, что я спал наверху!

— А я поверила, поверила…

В отчаянии он стал глотать ртом воздух.

— Я думал, ты — хитрюга, притворяешься, что ничего не понимаешь, меня в пот вгоняешь. Марджори, а может, ты и в самом деле ребенок, ничего в жизни не смыслящий ребенок? Мы с Имоджин давным-давно уже вовсю любовь крутим. Никогда в жизни ничего подобного не испытывал. Она там, в Оклахоме, такому научилась, о чем я и…

Ее ладонь со всей силой ударилась о его зубы. Она отвесила ему пощечину и встала.

— Я люблю тебя, старый козел, — сказала она, — поэтому-то я ей и поверила. Убери ноги. Я пошла домой.

Он смотрел на нее с кривой ухмылкой, и она проскользнула мимо него.

— Ну, что ж, по справедливости. Прощай, любовь моя.

Она обернулась.

— Позорник. Отца, самого себя, всех евреев, всякого, кто соприкасается с тобой, всех позоришь. Я до конца дней буду Бога благодарить, что избавилась от тебя. Даже если ты станешь мировой знаменитостью. Прощай, Ноэль.