Марджори в поисках пути - [27]

Все это, наверное, возникло в результате самоизучения. Я спрашивал себя, ну ладно, давай этим займемся хотя бы один раз в жизни. Например, ты хочешь жениться на Марджори Моргенштерн? Ты влюблен в нее. — У Марджори перехватило дыхание, и она продолжала слушать с ноющей болью в груди. — Может быть, она и не самая красивая девушка на свете, но на твой глупый взгляд — это так, и это все решает. Но после тяжелых размышлений ответ был — нет, я не хочу жениться на Марджори Моргенштерн, определенно не хочу всем своим сердцем. О'кей, еще вопрос: хочешь ли ты спать с ней? И да, и нет — и оковы, и путаница будут те же самые, как если бы я женился. Может быть, даже больше.

— Ну, все равно спасибо, — веселый голос Марджори стал хриплым на середине предложения.

Ноэль продолжал:

— А есть ли тогда другая женщина, которую ты по-настоящему хочешь? Мисс Америка? Хиди Ламарр, может быть? Но мы всё это уже прошли. Профессиональные красотки — скучные люди, а актрисы внутри своих красивых тел сварены вкрутую. Ну ладно, мы закончили с третьим бастионом — ты понимаешь, мы уже прошли религию и философию.

— Я понимаю, дорогой.

— Хорошо. Мы переходим к последнему бастиону. Деньги. Звонкая монета. Vargent, великий французский секрет из секретов, который, Бог знает почему, французы почитают, как религиозные фанатики, будто это какое-то таинство веры. И я спросил себя: это действительно окончательный ответ? И Бальзак — последнее слово? И через несколько минут лопался со смеху, когда понял, насколько полно я сам опровергаю эту идею. Мардж, ты знаешь, что дорога к деньгам, всем деньгам, которые я когда-нибудь смогу иметь, открыта для меня в конторе Сэма Ротмора. Сэм, грустный, старый ублюдок, хочет сына. И я могу иметь работу, просто показываясь там время от времени и отвечая на корреспонденцию. И в свой час я смогу стать миллионером, как он, иметь картины и черные «кадиллаки». Но ненавижу все это настолько, что сражаюсь с этим, выставляя себя неряхой и неудачником. Я начал работать в его конторе не потому, что я хотел денег, но потому, что я думал, может быть, ты их хочешь. И дело не в том, что ты их так хочешь. А в том, что твоя мать оценивает мужчин по их способности зарабатывать. Мое самолюбие было всем этим сильно задето, и мне захотелось ей показать, что я побью старого непоколебимого доктора Шапиро в сгребании шекелей, так же, как и во всех остальных важных вопросах.

— Я думала, мы уже забыли о докторе Шапиро…

— Но по-настоящему я подозревал и теперь подозреваю, что ты в глубине души лелеешь те же идеи, что и твоя мать. И они возникнут, как рифы при низкой воде, когда убудет мечта о том, чтобы стать Марджори Морнингстар.

— Я должна сказать, что ты очень мило изобразил меня.

— Пожалуйста, не будь идиоткой и не принимай этого близко к сердцу, Мардж, ладно? Я просто следую за мыслью.

— О, я понимаю. Следуешь за мыслью.

— Да. Заткнись, пожалуйста. Я думал обо всех Ширли. «Дело не в самих деньгах, а в том, что можно купить на них. Деньги — это власть. Деньги — это свобода». И так далее. И поэтому, каким бы ни был последний бастион, очевидно, это не деньги, так ведь? Это свобода, или власть, или безопасность, или еще что-нибудь, что дают деньги. Мы не дошли до первичного двигателя, до основы человеческой природы. Что касается французов и их ироничной мудрости, то они не только помешаны на эротике, как давно заметил Толстой, они еще помешаны на деньгах, поэтому к черту Бальзака. Я не особенно хочу денег. О, конечно, правда, я хочу их, так же, как сейчас хочу есть, чтобы остаться Ноэлем Эрманом. Но чего хочет Ноэль Эрман на самом деле? Так же, как любой другой? Вот это вопрос.

Когда ответ неожиданно дошел до меня, Мардж, я вскочил и затанцевал. Клянусь, я закружился на ступеньках библиотеки Сорок второй улицы, где просидел не один час. Я сидел там, на каменной скамейке со львами, один в густом тумане — едва были видны уличные фонари, они выглядели маленькими желтыми пятнами. Было темно, наверное, часа четыре утра. Ну и я поднялся, и плясал, и выделывал всякие прыжки между этими двумя львами, как дьявол на Лысой горе.

Видишь ли, к счастью, в этот день произошел критический поворот в моих мыслях. Имоджин вернула меня на землю, знаешь, из этого религиозного припадка, и я вспомнил, что у моих издателей уже недели две находится «Старое лицо луны» и ничего от них не слышно. Я им позвонил. Оказалось, уже несколько дней они стараются добраться до меня. Знаешь, детка, песня определенно — хит. Кросби хочет записать ее, и Бэнни Гудмэн тоже. Она будет звучать везде. Мой издатель сказал, что она удачнее, чем «Поцелуи дождя»…

— Ноэль! Как замечательно! — улыбнулась Марджори.

Он быстро пожал руку, которая легла на его ладонь.

— Это будет не меньше десяти тысяч, Мардж, и дело не в деньгах, клянусь. Я знаю, что, если буду хорошим мальчиком, я смогу заработать в «Парамаунте» больше, чем когда-нибудь получу, сочиняя песни и шоу. Но — и именно здесь французы так бестолковы — я чувствую себя более богатым от пяти тысяч, полученных за песню-хит, чем от пятидесяти тысяч, заработанных за столом в «Парамаунт». И при мысли, что у меня опять после четырех лет простоя получился хит, я наполнен счастьем, сладким, полным и всеобъемлющим. И ко мне пришло вдохновение, Марджори. Что делает Ноэля Эрмана совершенно и полностью счастливым? Ответ — хит или Удача. И ничего больше. Удача — это красота без прикрас. И если ты меня спросишь, что после этого я еще хочу от жизни, я скажу тебе: я не хочу ничего, кроме Удачи. А после этого еще Удачи. И до конца моей жизни — Удачи. Я честен. Это самая сердцевина правды, которую люди никогда не скажут о себе, а половина даже не поверит этому. Но это огонь, который всегда будет гореть, Мардж, это тепло, которое никогда не иссякнет.