Марджори в поисках пути - [22]

Он тут же побежал во двор, на ходу срывая бороду, — на самом-то деле никакой он был не старик, и было ему восемнадцать лет. Достав свисток, он оглушительно свистнул. Не прошло и пяти секунд, как во двор влетело сто сорок семь повозок, запряженных фыркающими лошадьми, и они очистили весь двор быстрее, чем ты выкуриваешь сигарету, Мардж. Ни крупинки не оставили. А тот восемнадцатилетний парень стал впоследствии королем кукурузных хлопьев. Когда он умирал, в его владении была и эта мельница, и еще четыре. После него вдове осталось семь миллиардов долларов наличными. Фактически он являет собой пример настоящего американского промышленника с крепкими кулаками. И всем нам, особенно мне, следует восхищаться этим парнем, вместо того чтобы опаздывать на работу и поглощать виски и устрицы на завтрак. Тем не менее, даже если поставишь меня к стенке и наведешь дуло пистолета, ты все равно не заставишь меня есть кукурузные хлопья.

Женщина вернулась и выставила на стол виски и устрицы.

— Выглядит соблазнительно, миссис Кляйншмидт, — сказал женщине Ноэль и обратился к Марджори, — итак, Мардж, вот и весь секрет: что дверь открыла Имоджин, а не я. Имею право на такое объяснение?

— Что с тобой? — спросила Марджори, глядя, как Ноэль налегает на виски. — Я начинаю подозревать, что это не первая твоя выпивка за сегодня.

— Ты угадала, но, клянусь, голова у меня ясная.

— Ну конечно, все кажется таким прозрачным и веселым!

Ноэль обмакнул пару устриц сначала в хрен, потом в томатный соус и отправил их в рот.

— Просто класс! Не сойти мне с этого места!

— Господи, да ты совсем голодный! — ужаснулась Марджори, наблюдая, как Ноэль набивает полный рот устриц. — Дорогой, эта история с кукурузными хлопьями, конечно, забавна, но я не вижу тут никакой связи с Имоджин.

— Да?

— Никакой. Конечно, предоставить ей комнату весьма мило с твоей стороны, но это не удивляет меня. Ты не такой плохой, каким любишь рисовать себя.

Он прекратил хрустеть устрицами и пристально взглянул на Марджори.

— Ты любишь говорить, что я для тебя тайна, но ты для меня — тайна вдвойне. Ты меня совсем запутала. Уже год, как мы встречается, но я до сих пор не уверен: то ли ты неисправимо наивна, то ли коварна, как змея.

— Над чем ты сейчас работаешь, Ноэль? Или тебе не хочется говорить об этом?

Он зажег сигарету и с отрешенным видом поднял со скамьи засаленную коробку с шахматными фигурками. Достав черного коня и белого короля, он выставил их на скатерть, на красную и белую клетки так, чтобы король находился под ударом коня.

— Мне нравится здесь. Вечерами, а иногда и по утрам здесь можно сразиться с достойным обитателем Гринвич-Виллидж: поэтом-бунтарем, коммунистом, книжным критиком, художником или просто каким-нибудь незнакомцем с авангардным журналом в руках. Разговор интереснее, чем сама игра. Обожаю. Вот ты думаешь, что я с головой ушел в Кафку, Джона Стрейчи или Альфреда Адлера, а я все это время здесь, играю в шахматы и стараюсь от смеха не свалиться на пол. Когда тебе опостылело все, здесь можно прекрасно развлечься.

— Ты находишь удовольствие в этом, потому что ты сноб, невыносимый сноб. И тебе нравится видеть, как маленькие существа ползают у тебя под ногами.

— Тебе действительно интересно, над чем я работаю?

— Умираю от любопытства.

Он ласково погладил ее шею. Глаза у него горели.

— Я желаю… Хотя что толку? — Ноэль отпил виски из стакана. — Знаешь, это ты виновата, что я сорвался. Так прямо и скажи Сэму Ротмору. Ты затащила меня на седер и заварила всю эту кашу. — Он допил остаток виски.

Марджори впервые видела, чтобы он так напивался. Страшно было смотреть, как спиртное исчезает в нем, словно вода. А Ноэль даже не моргнул. Говорил он совершенно отчетливо, ну, может, чуть больше обычного, и держался очень прямо. Он молча и бессистемно двигал белого короля с клетки на клетку, а черный конь неотвязно следовал за ним. Внезапно с мрачной улыбкой он выпалил:

— Какого черта! Просто душу выворачивает! Не знаю, зачем я так серьезно отношусь к себе? Через несколько лет все мы подохнем…

— Ноэль, о чем ты? — Марджори почувствовала, как лихорадочный интерес охватывает ее.

— Если будешь смеяться, я ударю тебя. После вечера, проведенного в твоем доме, я вернулся домой с неожиданной идеей в голове: а ведь я мог бы стать раввином! — Ее изумленный вид рассмешил его. — Правда! Так и было. Когда я уходил, в голове моей еще ничего этого не было. Всю ночь я провел, гуляя по улицам и переходя из одного бара в другой: пил и шел дальше. Я пешком дошел до Гринвич-Виллидж, а это — пять миль. Так и переходил из бара в бар до самого рассвета. Детка, это нервный кризис, я и не подозревал, что так может припечь. Будто у меня в подсознании вдруг что-то взорвалось. Должно быть, прошло много времени, прежде чем мне пришла в голову мысль о памяти по наследству, и тут… Ты смотришь на меня словно рыба, выпучив глаза. С тобой все в порядке?

— Когда меня что-нибудь захватывает, я, наверное, в самом деле напоминаю рыбу, — ответила Марджори. — Ну продолжай же, ради Бога!

— Трудно описать, как это вышло. Сначала мой ум был захвачен наполовину, другая с холодным любопытством наблюдала, как эти фантазии развиваются в моем мозгу, затем понемногу они захватили весь мой ум; на рассвете я был озарен откровением таким, с которым ничто не может сравниться, даже познание женщины; ничего подобного я не испытывал с восемнадцати лет.