Маракотова бездна» (часть 2) - [5]

Да, я, Сайрес Хедли, ныне живущий в Нью-Йорке и Оксфорде, я, продукт современной культуры, был когда-то частью этой могущественной древней цивилизации. Я понял теперь, почему многие символы и иероглифы, которые я видел вокруг себя, казались мне смутно знакомыми. Снова и снова я ощущал себя, как человек, напрягающий свою память, потому что он чувствует, что стоит на пороге какого-то важного открытия: оно совсем рядом и все же остается за пределом досягаемости. Я понял и то глубокое душевное волнение, возникавшее всякий раз, когда я встречался взглядом с Моной. Оно шло из глубин моего собственного подсознания, где все еще хранилась память двенадцати прошедших тысячелетий.

Затем лодка коснулась берега, и из прибрежных кустов вышла мерцающая белая фигура. Я простер руки, чтобы подхватить ее. После поспешного объятия я приподнял ее и внес в лодку. Внезапно поднялась тревога. Неистово жестикулируя, я молил гребцов скорее отчаливать. Но было поздно. Из-за кустов появились толпы людей. Сильные руки схватили лодку за борт. Я тщетно пытался отбиться. Топор сверкнул в воздухе и обрушился на мою голову. Я упал замертво на женщину, окрасив ее белое одеяние своей кровью. Я видел по ее безумным глазам и открытому рту, что она закричала, и отец выволок ее за длинные черные волосы из-под моего тела. Затем опустился занавес.

Снова на серебряном экране появилась картина. Это была внутренняя часть дома-убежища, построенного мудрым атлантом перед роковым днем, того самого дома, в котором мы все сейчас находились. Я видел его столпившихся обитателей в момент катастрофы. Там я еще раз встретил мою Мону; был там и ее отец, который стал лучше и мудрее, так что он оказался теперь среди тех, кто мог спастись. Мы видели, как огромный зал шатался, будто корабль в бурю, тогда как охваченные благоговейным страхом его обитатели приникали к колоннам или падали на пол. Затем дом накренился и стал опускаться под воду. Еще раз экран померк, и Манд повернулся к нам с улыбкой, чтобы показать, что все кончилось.

Да, мы жили раньше, все мы, Манд, Мона и я и, наверное, будем жить опять, разыгрывая снова и снова длинную цепочку наших жизней. Я умер на Земле и поэтому в своих новых воплощениях жил на суше. Манд и Мона умерли под водой, поэтому их космическая судьба развивалась здесь. Для нас на одно мгновенье приподнялся уголок темного покрова Природы и открылся мимолетный проблеск истины среди тайн, нас окружавших. Каждая жизнь — лишь, глава в задуманном творцом повествовании. Нельзя судить о ее мудрости или справедливости, пока в некий день откровения с неведомой до сих пор вершины знания не взглянешь назад и не увидишь, наконец, причины и следствия, разыгрываемые раз за разом на всем протяжении бесконечного Времени.

Эта заново найденная мною удивительная связь, может быть, спасла нас всех позже, когда разгорелась единственная серьезная ссора между нами и сообществом, в котором мы жили. Нам на самом деле могло бы быть очень плохо, если бы гораздо более значительное происшествие не завладело всеобщим вниманием и не перевернуло отношения к нам. Вот как это произошло.

Однажды утром, если только такое слово применимо там, где о времени можно, судить лишь по тому, чем заняты люди, мы с профессором сидели в нашей большой общей комнате. Он устроил в одном из ее углов лабораторию и был занят препарированием гастростомуса, которого мы поймали накануне. На его столе лежали останки амифподов и копеподов, а также образцы валелл, иантин и фезалий, и сотня других веществ, запах которых вовсе не был столь привлекателен, сколь их вид. Я сидел рядом с ним и изучал грамматику атлантов: у наших друзей было множество книг, все они были напечатаны справа налево на материале, который я считал пергаментом, пока не узнал, что это выделанные особым образом и спрессованные рыбьи пузыри. Я был намерен найти ключ, который открыл бы эту сокровищницу знаний, и потому проводил много времени за изучением алфавита и структуры языка.

Внезапно наши мирные занятия были прерваны необычайной процессией, ворвавшейся в комнату. Впереди был Билл Сканлэн, раскрасневшийся и взволнованный. Одной рукой он размахивал, а в другой, к нашему совершенному изумлению, держал упитанного орущего младенца. За ним следовал Бербрикс, инженер, который помог Сканлэну сделать беспроволочный приемник. В обычной ситуации это был крупный добродушный человек, но теперь его большое полное лицо было искажено горем. Следующей была женщина, чьи русые волосы и голубые глаза говорили о том, что ее предками, скорее всего, были не атланты, а подчиненные им древние греки.

— Слушайте сюда, босс! — закричал возбужденно Сканлэн. — Этот парень Бербрикс, он, я вам скажу, классный парень, только он, похоже, свихнулся, и эта юбка, на которой он женился, тоже, и теперь, похоже, им без нас не разобраться. Как я понимаю, она у них — все равно что черномазый у нас на юге, и он отлично поступил, когда решил на ней жениться, по это личное дело парня, и мы тут ни при чем.

— Конечно, это его личное Дело, — сказал я. — Что это вас укусило, Сканлэн?