Мара - [2]

Случалось, что ему поставляли действительно редкие вещи, например, коронационные рубли, старинные эмали, иконы в серебряных окладах, тарелки из дорогих сервизов. Вот ради этих-то раритетов он и содержал «утиль-контору», как сам называл свое детище.

На раритеты всегда имелись состоятельные покупатели. Сначала он увозил их в Москву – продавал знакомым торговцам, которые, как он знал, в основном переправляли их за кордон, но в последнее время желающие покупать антиквариат объявились и в родном городе. В основном это были те, кого нынче называют «новыми русскими», – разбогатевшие в одночасье господа и дамы, стремившиеся вложить легкие денежки в нечто вечное. Такие очень любили иконы, старую живопись, дорогую мебель и покупали много и охотно, особенно не торгуясь, поскольку у Десяткина имелась прочная репутация человека в высшей степени щепетильного и порядочного.

Все бы хорошо, если бы не конкурент, некто Боря с трудно запоминаемой еврейской фамилией, вроде Кацнеленбогенман. Возрастом примерно одних лет с Десяткиным, внешне он представлял совершенную ему противоположность. Десяткин был высок, строен, белокур, носил аккуратные усики и более всего походил на вышедшего в тираж офицера. Боря, напротив, рост имел маленький, волосы темные, а на лице его сияли ласковые карие глаза. Дополняла картину словно приклеенная неопределенная улыбка, печальная и снисходительная одновременно. Боря был тих, не хамоват, но обладал такой железной хваткой, что даже видавший виды Десяткин поражался. У одной старушки, генеральши, остались после покойного мужа многочисленные ордена, в том числе очень редкие. Продать их старушка не желала ни в какую и завещала драгоценные цацки местному краеведческому музею. Валера давал ей приличные деньги, предлагал в обмен импортный телевизор и, наконец, потеряв всякую надежду, отступился.

Боря действовал гораздо хитрее. Время от времени навещая бабку, он заводил с ней разговоры на душеспасительные темы, принес недорогой образок, лампадку, подарил Евангелие… Короче, генеральша неожиданно для себя уверовала. Зачастила в церковь, где на нее, по ее же словам, снизошла благодать… а Боре почти даром достались ордена. Что удивительно, старуха в молодости слыла пламенной комсомолкой, атеисткой до мозга костей. Вот и пойми после этого людей.

Каждая подобная Борина победа вызывала у Десяткина приступ мучительной боли, наподобие зубной. Не столько огорчали материальные убытки, сколько сознание того, что проклятый еврей вновь обошел его. Страдало профессиональное самолюбие. Но и Десяткину случалось опередить конкурента, и тогда он почти бегом поспешал к неприятелю и, сверкая глазами, рассказывал об очередной удаче, почти физически ощущая, как на душе у Бори скребут кошки.

Кроме них двоих, в городе имелось еще несколько человек, промышлявших антиквариатом, но принимать всерьез их не стоило. Были еще бессребреники – собиратели, желавшие купить на грош пятаков, такие и вовсе вызывали лишь презрение. Как и в каждом серьезном деле, антиквар не может обойтись без помощников. Правда, в оценке вещей они полагались в основном на собственное чутье и почти не прибегали к услугам профессиональных специалистов, чтобы избежать лишней огласки. Однако и у Десяткина, и у Бори имелась целая сеть осведомителей и наводчиков, подсказывающих, где что лежит. Иногда они охотились за конкретной вещью, если на нее имелся заказ. Платили им за услуги немного, иногда просто ограничивались бутылкой, но пользу помощники приносили немалую.

Одним из главных агентов Десяткина был старичок, которого Валера называл Флегонтыч-Ферапонтыч. Когда-то он был учителем истории и в старине кой-чего кумекал, теперь же главной его страстью стал алкоголь, что, впрочем, не мешало старичку сохранить живой, жизнерадостный характер.

В один из летних вечеров, когда Десяткин в одиночестве дремал в своей лавочке, неожиданно заявился Флегонтыч-Ферапонтыч.

– А, старик… – взглянул без особого интереса на него Валера, стряхивая с себя остатки дремы. – С чем пришел?

– Есть дело, – таинственно прошептал Флегонтыч-Ферапонтыч, прикрывая ладонью рот.

– Выкладывай.

– Сначала налей.

– Сначала дело!

Старик засопел, зачем-то глянул по сторонам, потом молча направился к выходу.

– Постой!

– Некогда мне…

– Да постой ты! Иди сюда.

Старик вернулся к прилавку и выжидательно посмотрел на Десяткина.

Валера порылся под прилавком, звякнул стеклом и достал оттуда наполовину наполненный стакан и редиску.

– Пей! – скомандовал он. – И выкладывай.

Старик мигом схватил стакан и, несмотря на сильную дрожь в руках, одним махом опрокинул его. Потом шумно выдохнул и захрустел редиской.

Валера взглянул на него вопросительно.

– Есть одно место, – сообщил старик, – там старинных вещей – во! – Он провел ладонью над головой.

– Что за место?

– Пил я в понедельник с одним хлопцем… Ну, как водится, разговорились… Про древности… – Он посмотрел на стакан, но Валера, казалось, не понял смысла этого взгляда.

– Давай дальше, – потребовал он.

– Парень тот родом из деревни. И вот он рассказывал, что давно, еще как началась революция, местного помещика мужички раскулачили и все добро по хатам растащили. А вещей в усадьбе было – невпроворот. И будто бы до сих пор почти все помещичье барахло в целости.