Манзовская война. Дальний восток. 1868 г. - [26]

Протяжённость летнего пути от Камня-Рыболова до Суйфунского, через станки (т.е. ямские станции) Мо, Встречный, Утёсный, Дубининский, составляла 103 версты. Зимний же, от станицы Буссе на р. Уссури до Владивостока, через 16 станков, составлял 508 вёрст, а до Новгородского поста, через 19 станков, — 655 вёрст. Каждый станок имел по две тройки лошадей при четырёх ямщиках из солдат. Оборудовались станки на средства, отпущенные Восточно-сибирским генерал-губернатором. Содержание лошадей, ремонт экипажей и сбруи производились на выручку от прогонной платы. Всё же остальное — содержание ямщиков, ремонт зданий и дорог, летнее шлюпочное сообщение — ложилось на плечи войск. При этом участок от Камня-Рыболова до Суйфунского, из-за весенне-летних разливов рек Усачи-хэ, Мо и Суйфун, на протяжении многих недель допускал только вьючное движение, а зимой недостаток снега часто вынуждал чередовать сани и тарантасы. Случалось, проехать нельзя было ни на том, ни на другом.

По Уссури, Сунгаче и озеру Ханка с 1865 года ходили два небольших мелкосидящих парохода: «Сунгача» и «Уссури». Весенняя навигация открывалась на озере в первой половине мая, спустя два месяца после того, как прекращала действовать зимняя дорога. Летом, в засушливые годы, малая вода иногда не позволяла пароходам подниматься к истокам Сунгачи. С середины же сентября на Ханке начинались осенние шторма, опасные для судов с малой осадкой. Поэтому вплоть до начала декабря, когда устанавливался зимник, сообщение между Южно-Уссурийским краем и Амуром вновь прерывалось. В среднем каждый год край был отрезан от Приамурья на 4,5—5 месяцев. Данное обстоятельство и побудило администрацию Приморской области озаботиться прокладкой почтового тракта. Выделяя большую часть ресурсов на обустройство Новгородского поста и урочища Новокиевского, представлявшихся важнейшими стратегическими пунктами, областное управление задало тракту направление от Новгородской гавани к верховьям Уссури, совпадавшее с телеграфной линией.

Вопрос о строительстве первого в крае сплошного колёсного пути получил разрешение к весне 1866 года, однако из-за отсутствия средств приступить к работам тогда же не удалось. Деньги были ассигнованы только после поездки генерал-губернатора в Приморскую область, во время которой Корсаков лично убедился в необходимости дороги и целесообразности избранного для неё маршрута. Весной 1867 года началась расчистка трассы будущего тракта. На работы отправили всех, кого оказалось возможным привлечь, и в результате за год были улучшены вьючные участки от станицы Буссе до станка Бельцова и от станка Баранова до Новгородской гавани, а в промежутке, от Бельцова до Баранова, устроили проезжую дорогу. Там, где прежде не было станков, через определённые промежутки, в среднем составлявшие три десятка вёрст, поставили в подходящих местах станционные дома с конюшнями и поселили семейных нижних чинов. Тогда же приступили и к устройству веток по направлению к Ольгинскому посту, Камню-Рыболову и Владивостоку. Тракт был ещё весьма далёк от окончания, когда немногим готовым его участкам довелось сыграть свою роль в событиях Манзовской войны.

СТОЛКНОВЕНИЕ

Существует немало свидетельств крайне пренебрежительного отношения китайцев к администрации Приморской области. Например, Н.М. Пржевальский, на основе «почти трёхмесячного» опыта общения с ними осенью 1867 года, писал: «Вообще все здешние манзы нисколько не признают над собою русской власти, считают себя полными хозяевами этой страны и не хотят подчиняться русским законам». Подобные же наблюдения были и у М.С. Корсакова: «Дерзость их доходила до того, что даже в Хабаровке, в одном из главнейших военных пунктов, проживающие там манзы высказывали, не стесняясь, что господство наше на Амуре скоро кончится, и что русских вырежут». Впрочем, не исключено, что Корсаков узнал об этих разговорах со слов М.П. Тихменёва. Если такое предположение верно, то приходится признать, что российские власти ещё зимой 1865—1866 годов получали сведения, наводившие на определённые размышления, однако должных выводов из них не сделали. Вину, как водится, генерал-губернатор возложил на «высшее местное начальство», которое, по его мнению, «не зная действительности, поэтизировало условия их жизни и поэтому относилось к ним благодушно», отчего «всем враждебным заявлениям манзов не давалось никакого значения, и дерзости их оставались безнаказанными»⁶⁶.

Корсаков, конечно, сгущал краски, при этом противореча самому себе, так как в том же рапорте достаточно ясно обрисовал сложное положение местных властей Приморской области. Дело было в том, что ни казаки, ни крестьяне-переселенцы не обеспечивали тогда продовольствием даже самих себя. Казаки потому, что были поселены далеко не в лучших местах, многие из которых затапливались каждым паводком. Места эти, избранные чиновниками согласно указанию Н.Н. Муравьёва о первоочередном обеспечении почтовой гоньбы, нельзя было сменить без разрешения начальства, а при нищете казаков и без материальной помощи. Крестьяне же, применявшие в совершенно иных климатических условиях дедовские методы обработки земли, также не получали хороших урожаев. В лучшую сторону выделялись только хозяйства обосновавшихся на берегах озера Ханка сектантов-молокан, сдававших свои участки в аренду китайцам. Однако прокормить личный состав регулярных войск они были не в состоянии. Корейским эмигрантам, в первые годы сравнительно немногочисленным, требовалось время, чтобы вполне утвердиться на новом месте. Поставки продовольствия морем из европейских губерний России всех нужд не удовлетворяли. Поэтому приморским властям приходилось обращаться к китайцам.