Манящая тень - [11]

Я выбрасываю эту мысль из головы – глупо на что-то надеяться в данном случае. Мне нельзя загораться даже обыкновенной надеждой, что уж говорить о глупой. От предвестников ничего хорошего не жди. Мы приносим лишь страх. Поэтому мой лучший вариант, который не принесет никому вреда, подразумевает жизнь в тенях до самой смерти. Если справлюсь, все будет хорошо.

Вот о чем я размышляю, когда вой сирен и какие-то крики возвращают меня в реальность. Парковку окружают медики, копы и пожарные; бежать некуда. Я чувствую яркий свет фар, холодную ночь прорезают два худших слова, которые только можно представить:

– Полиция! Стоять!

И былого оптимизма как не бывало.

Папа сказал маме, что мне нездоровится и он отвезет меня домой. Я свернулась клубком на заднем сиденье и наблюдала, как дым от фейерверков расплывается на фоне залитого лунным сиянием неба, пока мы ехали домой в полном молчании.

Только оказавшись в безопасности его кабинета, отец наконец посмотрел на меня. Затем начал рыться в ящиках. Открыл ноутбук и яростно застучал по клавишам.

– Кое-что произошло, – сказал он.

– Что? – спросила я с нарастающим, как крик, раздражением.

Папа присел передо мной. Сделал глубокий вдох и расстегнул две верхние пуговицы рубашки.

– Ты знаешь, откуда это взялось, – больше заявил он, чем спросил. Я знала его историю. Все знали.

Прямо под его правой ключицей кожа шла розовыми буграми, которые скручивались и сплетались, образуя шрам размером с тарелку – вечное напоминание о несчастном случае на мотоцикле, который чуть не привел к его смерти. Ему было двадцать, и это произошло прямо после знакомства с мамой. Отец пролежал в коме больше месяца.

Я кивнула, а он помотал головой.

– Не знаешь. Это ложь.

Первая из множества.

6

Мой лоб прижат к кирпичной стене кафе «Алоэ», руки заведены за голову, пока меня обыскивает офицер полиции, которая выглядит старше моей матери. Я даже не могу определить, дрожу ли я от страха или от холода. Сесть на тот автобус было худшей ошибкой, которую я совершала с тех пор, как решила попробовать суши на автозаправке два месяца назад. Если все же выберусь из этой катастрофы, то спрячу свой зад в какой-нибудь глухомани. Буду работать на заводе и хранить молчание до самой смерти.

– Это просто мера предосторожности. Мы понятия не имеем, что здесь произошло, так что оставайся на месте, пока мы все не выясним, – говорит офицер, надевая наручники на мои запястья и закрепляя их на водосточной трубе. Затем прищуренно на меня смотрит и деловито откидывает косу за спину.

– В смысле «что здесь произошло»? Просто трубу прорвало, – подает голос Сэм, который стоит рядом в той же позе, что и я.

Еще один коп пинает размокшую буханку хлеба на асфальте и принимается обыскивать ноги Сэма.

– Нехило же ее прорвало, – говорит он, поглядывая на офицера, который надел на меня наручники. Они нам не верят. Женщина встречается со мной взглядом, пока второй коп заканчивает обыскивать Сэма и ведет его к патрульной машине.

Вдруг ночь рассекает громкий звук. Одна из фар на патрульной машине с треском разбивается.

Затем еще одна.

Все происходит так быстро, что я не вижу, чем это спровоцировано. Все фонари вокруг парковки гаснут, и мы остаемся в кромешной темноте; в густом тумане сияние городских огней выглядит не более чем смутным обещанием. Раздаются крики и щелканье затворов пистолетов. Я поднимаю голову – на краю крыши кафе появляется девушка с короткими черными волосами и вскидывает руки. По нам прокатывается волной странный гул. Давление в голове меняется, уши закладывает.

– Куда они подевались? – кричит офицер позади меня.

Она смотрит, но не видит меня. Что-то блокирует ей зрение. Ее слова приглушаются, будто между нами плотная стеклянная стена. Я едва ее слышу. Та девушка наверху затенила нас – закрыла обзор. Я натягиваю наручники, чтобы оглянуться через плечо. Не знаю, зачем и почему мне не все равно, но я поворачиваюсь к Сэму. Его тоже не слышно, невидящий взгляд парня проходит мимо меня.

– Мадам, эти люди вам докучают? – слышится голос из темноты.

Из теней выходит незнакомец. Он высокий и широкий, с темной кожей, которая светится в оранжевом свете. Его черные волосы собраны в низкий хвостик, руки расписаны татуировками.

– Я же предупреждала – никаких попыток острить, Олдрик! Одна нога здесь – другая там, – кричит девушка-тенеформ с крыши. Ее руки дрожат.

– Я просто стараюсь быть вежливым. Бо-о-оже, Аланна! – парирует Олдрик, имитируя деревенский говор.

– Позволь перефразирую – поторапливайся, черт возьми!

– Вы кто такие? – спрашиваю я, пытаясь отойти как можно дальше, впрочем, наручники – серьезная помеха в этом деле.

Незнакомец подходит ближе, и я вижу, что он немногим старше меня. Он сжимает кулаки и разводит руки в стороны. Его кожа растягивается и идет трещинами, приобретая пепельно-серый оттенок. Татуировки блекнут, превращаясь в слабые очертания. Он – камнекожий.

– Хорошие ребята, – он снимает цепочку с трубы и освобождает меня от наручников. Металл крошится в его пальцах, как кренделек.

– «Хорошие ребята»? Мне, по-твоему, сколько, двенадцать? – огрызаюсь я.

– Сейчас не время спорить о сложной природе добра и зла, так что я просто начну с основных моментов, лады? Ты – аномал. Мы – аномалы. Тебя арестовали. А теперь освободили. Ну что, пойдем? – Парень показывает рукой на переулок, а я решаю, что с меня хватит «уморительных» бесед с особями мужского пола на сегодня. Да и на всю жизнь.