Маньяк по субботам - [3]

Около входной двери в нашем доме судовой колокол со старого траулера. Когда с улицы дергают за ручку — бронзовый язычок бьется в колокол. Сначала я вздрагивал: казалось — пожар! Но привык довольно быстро и стал находить в звоне колокола удовольствие — звонил он мягко, заливчато, звук имел, что называется, малиновый.

В девять двадцать раздался звон колокола, и я подумал — вот пришли люди, у которых случилась беда.

Открыл дверь и впустил посетителей — сразу семь человек. Они вошли, отряхивая от снега шапки и воротники, вытирая неги о толстый мат, собственноручно сплетенный Бондарем из корабельного троса. Я принял у всех одежду, повесил на крючки и проводил в кабинет, расположенный слева от входа. В кабинете вдоль двух стен — полукругом большой диван, напротив стол Грая и сейф, рядом с дверью мой стол.

Шувалов оказался высок, почти с меня, но плечи уже, изящен. Я бы назвал его лицо породистым, хотя с трудом бы объяснил, в чем эго выражалось. Может быть, все дело в тонких чертах лица, твердом взгляде темных глаз, в обаянии силы, исходящей от человека?

Шувалов внес, держа за ручку, пластмассовую, импортного производства коробку с дырочками наверху и по бокам — любители кошек называют его кейсом.

— У двери поставлю, не возражаете?

— Пожалуйста, — ответил я. Хотя изнутри не доносилось ни звука, нос подсказал, — в коробке кто-то живой.

Гости расположились на диване. В центре, где валиками выделено главное место, сел Шувалов.

Вошел Ярослав Грай. Лицо бледное — рука, висящая на перевязи, сегодня сильно беспокоила.

Грай сделал легкий поклон головой.

— Доброе утро! Я и мой помощник Виктор Крылов к вашим услугам.

Он прошел к своему столу и сел на вертящийся, с колесиками стул. Грай неплохо смотрелся на фоне стенда из черного бархата, на котором поблескивали клепкой старинные пистолеты — коллекционное оружие.

Шувалов представил пришедших с ним людей, а я записал их имена в блокнот для памяти.

Рядом с Шуваловым, председателем клуба «Котофеич», села его заместитель Ирина Харитонова, приятная молодая женщина. Ирина старалась прикрыть глаза длинной пушистой челкой, но я сразу заметил, что ее левый глаз немного косил, и казалось, что она очень уж стреляет глазами по сторонам.

Кассир клуба Копейкин — человек серьезный, важный, с плотно сжатыми губами. Активист Геннадий Дмитриев — носатый крепышок в башмаках на удлиненном каблуке, с неестественно замедленными движениями. Наверняка, думал я, он соображает медленно, неторопливыми движениями рук прерывая речь и выигрывая время для обдумывания ответа.

Еще один активист, Валерий Верхов, хмуро поглядывал на меня из-под лохматых подвижных бровей, словно старался напугать. Зачем это ему понадобилось? Я сразу взял Верхова на заметку — не люблю, когда меня пугают. Он не так уж и крепок, наверняка грудь у него цыплячья, если снять пиджак и жилетку. Но гонору и энергии на троих.

Секретарь клуба Надежда Молчанова — девушка лет двадцати трех с толстой русой косой, которую она ленивым движением головы эффектно забрасывает за плечо. Надежда села на стул, достала блокнот, но ничего не записывала.

Герман Еремин — рослый, уверенный в себе молчун лет сорока — задержался в прихожей, чтобы выкурить сигарету, потом сел рядом с Ириной.

— Я сначала хотел пойти в уголовный розыск Автов-ского микрорайона, — начал Шувалов. — Но посоветовался со знакомым из милиции, понял, что в районном отделении мою просьбу сочтут несерьезной, это для них мелковато. Мне рекомендовали обратиться к вам, в частное агентство.

— Что-нибудь произошло с кошками? — спросил Грай. — Да, именно об этом я и хочу поговорить с вами.

— Но, повторяю, я ничего не смыслю в этих животных, — напомнил Грай.

— Чтобы было понятнее, может быть, придется начать издалека. К тому же, — улыбнулся Шувалов, — я долгое время старался держаться подальше от милиции и не могу преодолеть некоторую робость перед карательными органами.

— Можно ли спросить, почему? — поинтересовался Грай. — Вы родились в России?

— Ваш вопрос мне понятен. Именно об этом я и хотел рассказать. Почти все семейство Шуваловых в те времена, когда пришел к власти гегемон, отправилось из Петербурга — туда… — Он посмотрел в окно, где на краешке горизонта был виден б хорошую погоду Финский залив, а за ним туманились вдали Финляндия, Швеция, Норвегия… — Оставшиеся Шуваловы насильственным образом оказались отправлены туда, — и он поднял голову и посмотрел наверх, где над нашим потолком находилось небо. — Мой отец, когда ему было восемнадцать лет, оказался в тифозном госпитале. Рядом с ним умирал рабочий парень такого же возраста, и отец за ним ухаживал. Парнишка пожалел отца: «Если ты выживешь, тебя все разно убьют. Я наших знаю. Возьми мои документы, я уже не жилец, а ты помогал мне, как мог». Так мой отец сменил имя. Когда в конце своей жизни он мне все эго рассказал, я спросил, можно ли взять свою фамилию, и услышал ответ: «После моей смерти». Так сильно он боялся. Теперь ситуация в стране изменилась, я смог наконец стать Шуваловым. Меня признали родственники, живущие за границей, помогли стать на ноги.

Шувалов вздохнул, явно переживая что-то про себя. Хотя по его лицу было видно, что он полностью владеет своими эмоциями и у него можно узнать только то, что он сам пожелает сказать.