Маньяк между строк - [46]

Через какие-то связи родителей Тим раздобыл чертежи будущего железнодорожного вокзала. Это было похоже… Черт, это было похоже на гигантский улыбающийся член. Мужской половой орган с торчащим в зенит адмиралтейским шпилем имперского величия. Я, собственно, так и сказал: «Конец Льва Толстого». Потому что половое великолепие. Стоя в конце улицы имени Льва Николаевича.

Тим почему-то обиделся. Все реагировали странно, как будто я сделал что-то очень предосудительное.

Вечером в общаге Влад сообщил, что типа я не прав. Вот такая штука. Всем было смешно, потому что шутка была смешная. Но никто не смеялся, потому что Тима это могло оскорбить. А я не прав. Может, этот родственник и есть автор проекта, я не понял, если честно. Все в очередной раз верили в «поры» и не верили своим глазам. Наступила пора поклонения гигантскому половому члену. В понедельник после первой лекции подошла Лена и сказала, что шутка ей понравилась, но чтобы я так больше не говорил. Где логика?

Не знаю, что я почувствовал… Счастье… и тоску.

Лена. Лена. Лена. Лена. Лена. Ле на. На ле. Ле ле ле л еле л еле ле. Анел. Лена – Анел. Анел – что-то между ангел и агнец. Нет, Лена не агнец. На ангела она тоже не тянет. Но будет когда-нибудь ангелом. Думая о неизбежном.

Тем временем Инна-Лена продолжала:

– Потом я узнала, что каждый такой психотический эпизод, каждое обострение болезни, как инфаркт для мозга, оставляет следы из соединительной ткани, а мозг постепенно умирает. Начинается увеличение желудочков мозга, уменьшение синоптической плотности. На серьезных стадиях это уже ухудшение межполушарного взаимодействия, снижение работы подкорковых структур. В общем, я много вам про шизофрению могу рассказать. Больше, чем некоторые доктора, наверное.

Только сейчас я заметил подпись к фотографии, на которой была изображена молодая Инна-Лена и молодой Шляпник: «А это мы с фигурантом уголовного дела о серийных убийствах». «Вот так веселимся» – подпись к тому же фото на другом ресурсе и ссылка на прессу Ставроподольска. Жесткая подстава.

– Когда вы развелись? – поинтересовалась Вика.

– Не сразу. Пытались лечиться. Стабилизировались даже на какое-то время. Родители ставили ультиматумы, говорили, что я сама шляпнулась. Иногда Леша подолгу был совершенно нормален, иногда начинало твориться необъяснимое. Например, он запретил пускать в дом мою подругу Изольду, когда она надевала что-то красное. Однажды она забылась, пришла с красной сумкой, Алексей выбросил ее с балкона.

– Изольду?!

– Нет, что вы, сумку!

– А он вообще был агрессивным?

– Как сказать…

– Были случаи? Хотя бы один.

– Иногда я его боялась.

– Дрался?

– Нет, но, знаете, бормотал под нос, бегал, искал кого-то, тыкал в людей своими чертежами. Драться не дрался, но такая возбудимость пугает. Мне все казалось, что он выскочит на улицу в очередной раз, а потом его приведет полиция и мне сообщат, что он ребенка побил или женщину… Я все время этого ждала.

– Понимаю-понимаю… – с сочувствием в голосе начала Виктория, но Инна не дала закончить ей и заговорила с жаром.

– Нет, не понимаете! И я не понимаю, как он мог… И собак еще… Нет, про письма я очень даже верю. Все эти идеи мировой справедливости, строительства нового мира – это все было. Новые мосты для новых людей.

– Значит, раньше он не проявлял агрессии? – уточнила Вика.

Инна задумалась:

– Я ведь уже сказала. В моменты обострений он был очень беспокойным, страшным. Возможно, эти вспышки прогрессировали со временем. Я не знаю. После окончания вуза Леша загремел в больницу, и стало понятно, что дальше так нельзя. Мы развелись.

– Но вы ведь и сейчас общаетесь? – задала Виктория вопрос, на который Инна-Лена уже ответила один раз отрицательно.

Она повела головой в сторону, как от короткого удара током.

– Бесполезно отрицать. Вы заказывали у него работы.

– Я и не отрицаю. – Инна сделала обиженное лицо. – Да общаемся, мы даже видимся с ним, но редко. Когда я занялась бизнесом и поняла, что продвижение возможно через инстаграм, я зарядила Лешку рисовать мне слайды. Он все еще очень хорошо рисует. Покупала их у него. К этому времени он уже совсем перестал продавать свои картины. Рисовать рисовал, но не продавал. Говорил, что ему их жалко. Иногда приезжала его мать из деревни, отнимала силой и продавала пару-тройку картин, появлялись деньги, но небольшие. Чтобы нормально продавать, надо дружить с галереями, а лучше на иностранцев ориентироваться. Это не для Лешки, слишком много возни. Потом с деньгами наступил полный швах: маме уже под семьдесят, трудно стало приезжать. Вообще не знаю, на что жил, пенсия у него крохотная, официального стажа почти нет. Тут мы с ним как раз фриланс-бизнес и наладили. На компьютере. На эти подработки он и жил последние несколько лет. Завели ему электронный кошелек: вообще никуда ходить не надо, сиди только и рисуй. Иногда… Ну как иногда – раза три в год, ездила к нему сама, привозила одежду. Он ходит в магазины только за едой и то, когда уж совсем оголодает.

– Почему вы мне соврали, сказав, что он просто ваш художник? – спросил я.

– Потому что… – Инна задохнулась. – Я не думала, что это вообще важно. Такими бывшими не гордятся, а про то, что он маньяк, я вообще не знала. Я это только сегодня выяснила, неравнодушные сообщили, сами видите.