Манускрипт с улицы Русской - [18]

...По широкому миру блуждал красивый и печальный Тристан и пришел в край, где жила его Изольда...

Весенние ручейки бежали меж оврагов, а Орыся молилась на могиле матери, обращаясь к ней со словами, идущими из глубины души, навеянными не церковью, не псалтырем, а девичьей тревогой:

— Согрешила я в помыслах своих, боже мой, боже, — не вольна совладать я с собой. Чистая водица-иорданица, ты обмываешь горы, корни, камни, обмой и меня, грешную Орысю, от всякой скверны и пагубы, чтобы я была такой чистой и величавой, как весна, чтобы была такой красивой, как ясная заря...

Арсен остановился возле кладбищенской ограды и увидал девушку в белом кожушке и большом цветастом платке, застывшую на мокром снегу перед могилой. Узнал ее по одежде, припомнил каждую черточку ее лица, но и сейчас никак не мог поверить, что она и есть та боярышня, ради которой пришел он в Олеско со скоморошьей братией, чтобы играть на свадьбе. Теперь его охватило еще большее сомнение: зачем дочери Ивашка, к которой завтра девушки придут плести венок, сегодня стоять на коленях перед могилой, как сироте. И он обрадовался: обманула его Орыся, назвав себя боярышней; он тихо открыл калитку, подошел и стал позади девушки, не смея прервать ее молитву.

— Не отягощай меня, господи, грехами по милости своей святой, — горячо шептала девушка и вдруг вздрогнула, услышав за спиной чье-то дыхание.

Вскочила, оглянулась, тихо воскликнула:

— Арсен?

Он взял девушку за покрасневшие от холода пальцы, она не отнимала их, смотрела на него и недоуменно покачивала головой, не веря, что видит того, о ком думала днем и ночью и в молитвах просила бога помочь забыть его, ибо она не должна слушаться голоса своего сердца, — так почему он тут, стоит перед ней наяву, зачем пришел? Кого ищет?

— Как ты тут оказался, Арсен? Зачем?

— Мы, Орыся, не проходим ни мимо больших, ни мимо малых городов. Странствующие люди веселят народ, балагурством на хлеб себе зарабатывают. Мы теперь в олесской корчме пиво пьем да ждем сретения, когда будем играть на свадьбе дочери Ивашка Рогатинского...

— Дочери Ивашка! — ахнула Орыся. — Ты?

— Боярин еще в Луцке пригласил нас. Признайся, дивчина, что обманула тогда меня, что не тебе завтра на голову венок положат, не тебе послезавтра, под плач моих гуслей, будут расплетать косу. Скажи, что та — другая, не ты...

— Та будет другой, Арсен, — прошептала чуть слышно, будто ветерок зашелестел.

— А чья же ты?

— Была бы твоей, если бы моя воля...

Она глядела ему в глаза, в которых переливались все цвета радуги, и забыла обо всем на свете и о своем женихе со зрачками как острия иголок. Орыся подалась вперед и почувствовала, как ее губы ожег поцелуй, как они расслабились в пылу блаженства. Был день, и среди дня совершался невообразимый грех: невеста за день до венчанья целовала свадебного музыканта...

«Сеньоры, сеньоры, не хотите ли послушать песню о любви...» — звенели гусли скоморохов. «Рано-ранехонько каплица открыта, рано-ранехонько кровушка разлита, боже, боже, кто же эту кровушку пролил...» — словно звучала какая-то странная песня на кладбище.

Арсен оторвался от Орысиных губ. Девушка была так прекрасна, что ему самому страшно стало за себя перед ее красотой, и показалось тогда ему, что это сон. Разве могла его, бродячего скомороха, полюбить самая красивая девушка на свете?

— Ты дочь Ивашка?

— У него две дочери. Одна сейчас тебя целует, второй завтра будешь играть на свадьбе. Одна будет весь век идти следом за тобой сквозь дебри и болота, другая с нелюбом ляжет в белую постель...

— Орыся, пойдем вместе по свету...

— Нет, Арсен, пойдем ко мне во дворец...

— Оставь отца, дивчина...

— А ты тогда гусли свои, музыкант!..

Орыся оторвалась от Арсена, отступила от ограды, вышла на дорогу и пошла, сникшая, понурив голову. Потом остановилась, вернулась:

— Разбей свои гусли, Арсен. Не играй мне...

И ушла на противоположную сторону пропасти, оставив над кручей одинокого гусляра.

— Возьми дукат, боярин, — сказал на следующий день Арсен Ивашку Преслужичу, придя к нему во двор: белая — женская —— челядь уже наряжала в девичьей невесту.

Ивашко, не понимая, пристально смотрел на опечаленного и, казалось, даже сгорбившегося от горя гусляра. Переглядывались между собой скоморохи, пожимая плечами.

— А вы, братья, отрабатывайте гривну, я в этот раз не буду за пиво воздавать честь.

— Тогда уходи от нас, Арсен, — сказали дудари. — Нам давно тяжело с тобой. С той поры как из Луцка ушли — и гроша ломаного не получили. Что-то мучит тебя в последнее время: то лазаря тянешь, словно нищий, то совсем отказываешься играть.

— Сам знаю... Уходить надо. Прощайте...

Арсен подошел к побратимам, с которыми обошел полсвета, обнял каждого и, поправив гусли на плече, направился к воротам. Но вернулся. Подбежал к Ивашку, что стоял посреди двора, все еще не понимая странного поведения гусляра. Поклонившись в пояс, Арсен сказал дрожащим голосом:

— Откажись от свадьбы, боярин... Не выдавай дочь за паршивого Давидовича... Ведь ты же отец...

— Так вот в чем дело?.. Не за тебя ли отдать ее? — вырвалось у взбешенного Ивашка.