Манускрипт с улицы Русской - [10]

— Я — с Сигизмундом, — твердо ответил князь Семен.

— А если Сигизмунд пойдет вместе с Ягайлом? — допытывался Свидригайло.

— Сигизмунд не пойдет с польским королем. Он будет вместе с Литвой.

— Что-то ты, князь, юлишь... А Литва-то сегодня — с кем? — Свидригайло резко повернул голову к Александру Носу и Василию Острожскому. — Что вы скажете, братья?

— Наши ратники готовы, — поднялся князь Острожский, поправляя пояс на вышитом золотом красном жупане. — Готовы по первому зову!

Свидригайло наполнил кубок красным вином, кивнул гостям, чтобы наливали и себе.

— Что слышал нового о коронации, Юрша? — спросил у старосты Луцкого замка.

— Тайно совещаются. Но знаю, что после сегодняшнего совета Сигизмунд пошлет гонца в Вену с приказом, чтобы послы выезжали с короной и клейнодами.

— За ваше здоровье, панове рада, — надпив из кубка, произнес Свидригайло. — Мы станем на защиту короны при виленском дворе. А на коронационном банкете выпьем за долгие лета литовского короля! — и, прикрывая рукой злую улыбку, вытер усы. Потом перевел взгляд на Ивашка Рогатинского, который пристально глядел на князя и не пил.

— А ты, пан Ивашко, почему постишься? — сверлил глазами владетеля Олесского замка, со стуком ставя кубок на стол.

Ивашко поднялся.

— Не захотел ты меня выслушать сегодня, когда мы разговаривали наедине, так я спрошу при всех. Хочу, князь, твердо знать, за что должен выпить. Я служил Ягайлу в Рогатине и, называясь боярином, был рабом львовского старосты Одровонжа. Я имел право дать своей дочери вино[15] только тогда, когда она выйдет замуж за католика. Я мог получить герб и быть равным с польскими шляхтичами только ценой принятия латинского обряда. Я перешел служить Витовту. Что ждет меня и моих людей в Литовском католическом королевстве?

Поднялся с кресла и Свидригайло.

— Я обещаю вам, панове, когда приму литовский престол, управлять по вашему совету, как приверженец всего русинского языка.

— Но ведь сам-то ты, князь, еси католик.

— Блажен еси муж, идущий на суд нечестивых, и там же за правду свой глас подает. Меня ведь насильно сделали католиком еще в детстве, в Кракове, по повелению Ягайла.

— Но ведь ты подписывал грамоту в верности Ягайлу.

— Эта грамота была скреплена фальшивой печатью.

— А с нами какой печатью союз скрепишь?

— Вот мой сигнет! — Свидригайло снял с большого пальца перстень с гербом — золотой уж между двумя дубовыми листьями — и показал его гостям. С минуту ждал, в груди клокотала ярость, наконец он процедил сквозь зубы: — Что теперь скажешь, боярин?

— Согласен, — ответил Ивашко.

Семен Гольшанский повернулся к Свидригайлу и ехидно произнес:

— А ты отдай Ивашку всю Русь — от Луцка до Киева, пускай правит ею независимо от Литвы, уничтожает созданное шляхтой и возносит хлопское — пся крев!

— Князь Гольшанский, — повысил голос Ивашко, — Русь уже правила независимо от Литвы: Киевская и Галицко-Волынская Русь. Литва тоже правила отдельно — там, где жила жмудь. Теперь нам суждено вместе идти, так не возноси себя слишком высоко. Боярин есмь шляхетского, как и ты, рода, зачем коришь меня хлопской кровью? За то, что я боярин православный? Так знай, если я и поведу свое войско, то только до той межи, которая отделяет латинский мир от греческого!

— Твой замок, Ивашко, стоит как раз на той меже, и тебе никуда не придется идти, — уже мягко произнес Свидригайло.

— Хорошо, князь. Замка я не сдам, никто не в силах взять олесскую твердыню. Но стоять я буду там до тех пор, пока будет стоять твой Луцк, пан Юрша. Один Олеско державой не может стать. Я же буду отступать в Валахию.

Хмурый Юрша дружелюбно посмотрел на Ивашка:

— Постоим, брат. За веру и землю нашу постоим.

— И не одни мы будем, — добавил Василий Острожский. — Гуситы в своей борьбе называют православную церковь святой.

На Покровской церкви колокол ударил к вечерне.

— На этом все.

Свидригайло позвал дворецкого, стоявшего на страже за дверью, и сказал:

— Пускай войдет челядь, а страже скажи, чтобы впустили скоморохов, когда придут.

Скоморохов долго ждать не пришлось. Первыми в зал вошли четыре дударя в коротких рубашках и узких штанах. Они выстроились в ряд и, подняв головы с приложенными к губам дудами, поприветствовали маршевой музыкой именитых гостей.

Именитые гости ели оленину, зайчатину, птицу, разрывая мясо руками, слуги, стоявшие за их спинами, подавали миски с яствами, убирали несъеденное и поедали сами, марш заглушал громкое чавканье. Дудари отняли от губ дудки и хором пропели:

— Честь-хвалу воздайте: прежде всего господу богу, пресвятой деве, хозяину и всему обществу, что есмь в сем доме!

Князья и бояре никак не реагировали на приветствие, набивали свои желудки едой и пили вино. Затем вперед вышли трубачи и бубнист, зал наполнился громкими звуками дуд, от которых гасли свечи в канделябрах, — скоморохи зарабатывали магарыч. Подросток-танцор пошел отплясывать трепака и, остановившись, заголосил, разыгрывая обиженного:

— А в том Луцке не все по-людски: вокруг вода — в середине беда-а!

— Да хватит, хватит, — захохотал Свидригайло. — Дал бог попа, а черт скомороха... Эй, слуги, дайте им поесть-попить!