Мантык, охотник на львов - [77]

Изъ толпы слугъ мистера Брамбля отделился слуга Арару. Закрывъ ротъ краемъ шамы, онъ подошелъ къ Афа-негусу и передалъ ему, шепча что-то на ухо, небольшой пакетъ. Афа-негусъ, почтительно закрывая половину лица и низко склоняясь, передалъ этотъ пакетъ ликомакосу негуса.

Негусъ выслушалъ Афа-негуса и сказалъ, повышая голосъ.

— Я радъ видѣть пробуждающуюся совѣсть у человѣка, въ ослѣпленіи жадности и гнѣва ее усыпившаго. Намъ передали сейчасъ важный документъ, отнятый во время сна у москова Николая. Мы разберемъ его въ свое время. Это укрѣпляетъ насъ въ нашемъ рѣшеніи; это говорить намъ, что Господь Богъ Давидовъ и Соломоновъ далъ и намъ пріобщиться къ мудрости великихъ царей. Да будетъ свято ихъ имя.

Негусъ величественно усѣлся на своемъ креслѣ и по самые глаза закутался своимъ лиловымъ плащемъ.

Точно буря налетѣла на просторный залъ Гэби. Народные вопли катились къ негусову трону, все наростая. Но это не были крики гнѣва, жажды мести и крови, но крики ликованія и благодарности.

— Да здравствуетъ Джонъ-хой, великій негусъ! Да здравствуетъ великій царь, левъ изъ колѣна Іудова! Да здравствуетъ наслѣдникъ престола Соломонова и его мудрости.

Черныя руки махали надъ черными головами, какъ вѣтви кустарника во время урагана, бѣлыя шамы развѣвались в воздухѣ. Черные въ бѣлыхъ бѣлкахъ глаза горѣли, какъ угли.

Толпа сгрудилась у ступеней негусова трона. Тамъ въ яркомъ солнечномъ свѣтѣ нестерпимо для глазъ сіяли золотые и серебряные лемпты, насѣчки сабель, украшенія щитовъ. Шкуры львовъ, черныхъ пантеръ и леопардовъ переливали шелками, страусовыя опахала казались золотыми, и негусъ, окруженный своимъ дворомъ, казался Колѣ и Мантыку какимъ-то сказочнымъ видѣніемъ.

Лиловая завѣса закрыла негуса отъ толпы.

Высокое собраніе расходилось, толпясь въ дверяхъ. Въ этой толпѣ, за носилками мистера Стайнлея, шли Мантыкъ и Коля.

XXX КЛАДЪ ДЯДИ ПЕТИ

Идя рядомъ съ носилками мистера Стайнлея, Коля пожималъ блѣдную руку своего американскаго друга. Либэхъ и Али несли за ними сундучекъ съ кладомъ дяди Пети.

Странно, — достигнувъ послѣ столькихъ мытарствъ, лишеній и опасностей цѣли своего путешествія, Коля чувствовалъ равнодушіе къ кладу. Было любопытно разсмотрѣть, что заключается въ пакетѣ. Чекъ на большія деньги? Письмо? Но любопытство было не столь сильно, чтобы нельзя было его превозмочь. И Коля вспомнилъ, какъ все знавшій старый Селиверстъ Селиверстовичъ, разсказывалъ, какъ Будда училъ о счастіи.

— «Счастье въ стремленіи, а не въ достиженіи. Пока стремился — вѣрилъ въ сладость достигаемаго, а достигъ и пришло разочарованіе. И отравило счастье. Оно въ ожиданіи, а дождался-и уже омрачено счастье, нечего ждать. Поблекла радость ожиданія».

Пока ждалъ, искалъ, достигалъ этого клада Коля, онъ казался ему необычайнымъ, заманчивымъ, прекраснымъ, разрѣшающимъ всѣ сомнѣнія и огорченія. А увидалъ замшѣлый красный сундучекъ съ истлѣвшей рубахой и гимназическимъ ремнемъ и пропало очарованіе клада и нѣтъ нужды торопиться узнать, что тамъ еще лежитъ.

Другое уже манило Колю. Домой!… О! хотя бы въ тотъ временный домъ, гдѣ мамочка и Галина, въ то новое отечество, гдѣ, какъ далекія ясныя звѣзды, блестятъ ясные глаза Люси Дарсонвиль.

И первыя слова, сказанныя Колей послѣ бурной благодарности Мантыку, были:

— Куда мы идемъ?

Мантыкъ отвѣтилъ просто. Точно онъ угадалъ Колины мысли.

— Домой.

— Домой? — переспросилъ Коля. — Да развѣ есть у меня домъ?

— У тебя? Не знаю. Но у меня здѣсь есть мой домъ… И, я надѣюсь, тебѣ и твоему американцу будетъ у меня не плохо. Да и хочется мнѣ поскорѣе узнать, что оставилъ, кромѣ рваной рубахи и ста талеровъ тебѣ твой дядя Петя. Не очень-то онъ, кажется мнѣ, былъ шикарный.

— А какъ же съ американцемъ? — кивнулъ Коля на носилки.

— Я вызвалъ къ нему Русскаго доктора и, кромѣ того, Маріамъ, дочь геразмача Банти, при немъ. Это она его и выходила.

Коля покраснѣлъ.

— Маріамъ здѣсь?

— Да. Геразмачъ Банти у одного своего арендатора — купца — «нагадія» — въ Аддисъ-Абебѣ, устроилъ намъ помѣщеніе. Маріамъ тамъ уже распоряжается. Небось, Коля, съ Мантыкомъ не пропадешь!

Они перешли рѣчку Хабану и направились вдоль ея берега къ небольшой усадьбѣ изъ четырехъ круглыхъ хижинъ.

— Вотъ и мой домъ, — сказалъ Мантыкъ. — Ну, давай же посмотримъ, что тамъ написалъ еще твой дядя Петя? Можетъ, опять какой-нибудь ребусъ закрутилъ. Любить онъ загадки загадывать!

Мистеръ Стайнлей покойно лежалъ на мягко устроенной ему Маріамъ «альгѣ«. На дворѣ суетились и о чемъ-то спорили Либэхъ и Али, вѣрные слуги Мантыка.

Мантыкъ взрѣзалъ ножомъ пакетъ и передалъ его Колѣ. Мистеръ Стайнлей внимательно слѣдилъ за Русскими юношами.

— Ну, Господи благослови! Вынимай, — сказалъ Мантыкъ. Его голосъ дрожалъ.

Коля вынулъ нѣсколько пожелтѣвшихъ листковъ бумаги, исписанныхъ крупнымъ почеркомъ. Чернила порыжѣли и выцвѣли отъ времени и сырости.

— Все? — спросилъ Мантыкъ.

— Все, — сказалъ Коля.

— Никакого чека?

— Никакого.

— Ну, хотя тысячефранковый билетъ?

— Ничего. Мантыкъ свиснулъ:

— Изабелла — ослабѣла, — сказалъ онъ. И добавилъ спокойно, равнодушнымъ голосомъ: — читай.

— «25 марта 1912 года, день Благовѣщенія», — читалъ Коля и сейчасъ же по фразамъ переводилъ для мистера Стайнлея по-англійски: — провинція Шоа, городъ Анкоберъ. Я, Петръ Георгіевичъ Покровскій — въ Русскомъ прошломъ — гимназистъ 1-й С.-Петербургской гимназіи шестого класса, въ Абиссинскомъ настоящемъ арміи негуса Менелика II геразмачъ Петросъ, чувствуя свою близкую кончину, завѣщаю тому, кто найдетъ мой закопанный кладъ.