Мантык, охотник на львов - [60]

Они вошли въ лунный свѣтъ, стали въ немъ несказанно красивыми, не такими, какъ днемъ при солнцѣ. Коля узнавалъ ихъ.

Справа мрачно и сурово, не принимая участія въ пляскѣ и пѣніи, въ львиномъ вѣнчикѣ на головѣ и въ блистающемъ лемптѣ шелъ старый геразмачъ Банти.

Впереди толпы, выдѣляясь своимъ все-таки, несмотря на загаръ, болѣе свѣтлымъ цвѣтомъ лица, развѣвая надъ головою бѣлой шамою, дико вскрикивая, бѣшено прыгая и танцуя, потрясая ружьемъ, носился Мантыкъ.

Онъ увидалъ Колю и, увлекая за собою толпу абиссинцевъ, съ дикимъ крикомъ

— Иу-йу-гу-гухъ! — бросился на него и едва не задушилъ Колю въ своихъ объятіяхъ.

— Левъ!.. Коля!.. — кричалъ онъ по-Русски… - львище-то какой?!.. Едва несутъ!.. Въ восьмеромъ.

Тутъ увидалъ Коля, что сзади танцующихъ восемь галласовъ несли привязаннаго за лапы къ крѣпкому дереву громаднаго льва.

На площадкѣ, около хижины геразмача его положили на землю.

Женщины принесли большія гомбы тэджа. Всѣ, усталые отъ пляски абиссинскіе ашкеры и галласы, и съ ними Мантыкъ стали жадно пить, а, напившись, опять стали толпою, въ родѣ шеренги, подняли копья, ударили по щитамъ и могучіе голоса, что твой львиный рыкъ, понеслись по пустынѣ, будя дали:

— Бурома буру румъ си, Энъ нигадэ талька гуйу!

И громче всѣхъ пѣлъ, рѣзвѣе всѣхъ въ дикой пляскѣ носился Мантыкъ. Прыгалъ выше всѣхъ, плясалъ неутомимѣе всѣхъ и во всю глотку вопилъ воинственные крики.

— Айгуме! айгуме!

То кидался къ стоявшему у хижины Банти и съ крикомъ:

— Оріа самой гэта! — потрясалъ надъ геразмачемъ копьемъ и пожималъ руку, спокойно стоявшему, словно изваяніе, воину.

Дикая фантазія продолжалась почти до утра. Во время нея опытные абиссинскіе охотники свѣжевали льва и снимали его драгоцѣнную шкуру.

Коля долго стоялъ, глядя на дикую пляску, потомъ ушелъ в хижину и легъ на альгу. Но заснуть не могъ. Все слушалъ пѣсни, крики, топотъ ногъ пляшущихъ людей и, казалось, различалъ среди множества голосовъ лихой, задушевный, ликующій голосъ Мантыка.

XVIII У ЦѢЛИ

Коля думалъ, что Мантыкъ послѣ двухъ безсонныхъ ночей, волненій охоты, послѣ плясокъ и танцевъ будетъ спать, какъ убитый, и пропадетъ еще одинъ закатъ, когда можно искать кладъ дяди Пети.

Куда тамъ! Едва стало свѣтать — не Мантыкъ, а Коля крѣпко спалъ и Мантыкъ его будилъ.

— Вставай, Коля. Надо идти, пока свѣжо. Путь для тебя нелегкій. Къ вечеру надо быть у креста.

Мантыкъ, свѣжій, бодрый, сильный, только что умывшійся холодною водою, стоялъ надъ Колей.

Въ углу хижины Маріамъ заготовляла корзину съ инжирою, мясомъ и большою гомбою тэджа.

Солнце пробралось сквозь щели двери и золотило ея сѣровато-бѣлую рубашку.

Коля вскочилъ. Онъ былъ здоровъ и окрѣпъ. Онъ живо обулся и подбѣжалъ къ Маріамъ, протягивая ей руку. Маріамъ стыдливо потупила глаза и смущенно подала свою маленькую ручку съ блѣдно-розовою ладонью и тонкими, длинными пальцами.

— Благодарю! Благодарю васъ! — воскликнулъ Коля.

— О! гэта! — она подняла на Колю свои прекрасные темные глаза.

— Чѣмъ я заплачу вамъ?… Я самъ. пока, бѣдный и ничего не имѣющій.

Слезы ясными алмазами заиграли на глазахъ Маріамъ.

— Зачѣмъ меня обижаешь, гэта! — сказала тихо дѣвушка. — Развѣ помочь ближнему не есть величайшее счастіе?

Коля ничего не сказалъ. Онъ нѣсколько мгновеній стоялъ, не спуская глазъ съ дѣвушки. А она опять потупила глаза и смотрѣла въ землю. Она была совершенно спокойна. Ни одна складка на ея красиво подобранной длинной рубашкѣ не колыхалась.

Точно какой-то другой міръ открылся передъ Колей. Міръ чистой христіанской любви. Міръ, гдѣ добро дѣлаютъ, не потому что это выгодно, не по формулѣ: «живи и жить давай другимъ», а по завѣту Христа, гдѣ самую жизнь готовы отдать за ближняго.

— Идемъ, — зычно, отъ околицы крикнулъ Мантыкъ.

Коля выпустилъ руку дѣвушки изъ своей руки и не подумалъ, какъ обыкновенно: «бабскія нѣжности». Онъ сдѣлалъ шагъ къ двери, Маріамъ его удержала.

— Гэта! — услышалъ онъ ея милый и слабый голосокъ. — Гэта!

Коля обернулся. Маріамъ подавала ему корзину съ провизіей.

— Путь далекъ, — сказала она. — Тебѣ надо будетъ подкрѣпить свои силы.

Коля взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ. Маріамъ застыдилась, выхватила у него свою руку и, закрывъ ею лицо, убѣжала за занавѣску.

Коля съ корзиной въ рукахъ вышелъ изъ хижины.

Въ свѣтѣ яснаго дня стояли старый геразмачъ Банти, нѣсколько ашкеровъ и съ ними Мантыкъ. Мантыкъ, горячо поясняя свои слова жестами, что-то разсказывалъ Банти. Старый воинъ его внимательно слушалъ. Суровая складка лежала у него между бровей, какъ у стараго льва. Геразмачъ былъ по-домашнему, въ бѣлой рубашкѣ и темной шерстяной шали.

Когда Коля подошелъ къ Мантыку, старый геразмачъ сказалъ:

— Это дѣло бѣлаго съ бѣлыми… Мы не можемъ его судить. Онъ по-иному сказалъ.

— Но вѣдь ты, гэта, видишь, что никакой левъ не растерзалъ москова Николая?

— Это все равно. Это не мое, а ихъ дѣло.

— О чемъ вы говорите? — спросилъ Коля.

— Все о томъ же. О твоемъ миломъ англичанинѣ.

— Ну?

Мантыкъ махнулъ съ досадою рукою и сталъ прощаться съ Банти.

— Идемъ! Послѣ разскажу. Сейчасъ я ужасно какой злой.

Геразмачъ со слугами проводилъ Мантыка и Колю за церковь, вывелъ на тропинку и, показавъ на синѣвшія вдали невысокія горы, сказалъ: