Мантык, охотник на львов - [48]

Такъ прожили двѣ недѣли подлѣ Харара. Ходили смотрѣть этотъ древній городъ, посѣтили могилу его знаменитаго правителя, раса[60] Маконена, осматривали дома и улицы, казалось, сохранившіяся съ тѣхъ поръ, какъ тутъ, во дни царя Соломона, жила царица Савская. Бродили по кофейнымъ плантаціямъ и наслаждались вѣчною весною этого благодатнаго города, со всѣхъ сторонъ укрытаго горами.

Пять дней стояли на берегу озера Хоромайя, стрѣляли утокъ и гагаръ, а потомъ три дня жили въ тропическомъ лѣсу и охотились на обезьянъ гуреза, въ черныхъ съ бѣлымъ длинныхъ епанчахъ изъ нѣжнаго блестящаго, какъ шелкъ, волоса. Слушали легенды о томъ, что эти обезьяны заколдованные люди — абиссинскіе монахи, обращенные Богомъ въ обезьянъ.

Останавливались у богатыхъ абиссинцевъ, мистеръ Брамбль дѣлалъ имъ подарки, а они устраивали для него абиссинскіе пиры и угощали танцами, пѣснями и военной игрой, называемой «фантазія».

Одинъ Коля волновался. Онъ искалъ Минабеллу. Съ необыкновенной настойчивостью онъ изучалъ абиссинскій языкъ, и уже довольно свободно болталъ на немъ. На всѣхъ ночлегахъ и дневкахъ онъ разспрашивалъ абиссинцевъ о Минабеллѣ, спрашивалъ и о крестѣ, но никто не зналъ такого мѣста, никто не слыхалъ о Русскомъ православному восьмиконечномъ крестѣ, одиноко стоящемъ въ пустынѣ.

Помня предупрежденія Люси о мистерѣ Брамблѣ, Коля все это дѣлалъ осторожно, такъ, чтобы ни англичане ни черные слуги его не услыхали.

Мистеръ Брамбль приказалъ Колѣ составить письмо негусу съ просьбой устроить ему охоту на льва. Съ этимъ письмомъпошелъвъАддисъ-Абебу одинъ изъ слугъ, длинноногій Арару. Онъ вернулся черезъ десять дней и принесъ не только разрѣшеніе, но и указаніе отправиться къ богатому абиссинскому помѣщику Ато-Уонди, который и укажетъ, какъ и гдѣ найти льва.

Караванъ мистера Брамбля, кочевавшій въ то время у широкой рѣки Аваша, снялся съ бивака и широкими переходами пошелъ, ведомый присланнымъ негусомъ абиссинскимъ проводникомъ Ато-Домесье.

XI У КОСТРА

На ночлегъ пришли поздно. Пока разставили палатки, развели огни, приготовили ужинъ, — тихая ночь спустилась надъ пустыней. Показалась изъ-за горъ полная луна. Синія тѣни пошли отъ палатокъ. За палатками затихъ говоръ слугъ. Они улеглись, накрывшись своими бѣлыми «шамами». Высокіе одногорбые верблюды, «мэгари», странными силуэтами рисовались въ темномъ небѣ и говорили Колѣ о чемъ-то древнемъ, древнемъ, напоминали ему ветхія слова Библіи. Въ сторонѣ, на небольшой коновязи, мулы мѣрно жевали заданный имъ ячмень. Мистеръ Брамбль ушелъ въ свою палатку. Нѣкоторое время тамъ свѣтился огонь свѣчи, потомъ онъ погасъ. Англичанинъ легъ спать.

Мистеръ Стайнлей съ Колей сидѣли у костра. Въ рукахъ у Коли была гитара. Онъ перебиралъ на ней лады. Тихо звенѣли струны. Коля опустилъ голову и думалъ свои думы. Мистеръ Стайнлей сидѣлъ на маленькомъ складномъ стуликѣ и посасывалъ догоравшую трубку.

Онъ положилъ свою тонкую руку съ длинными пальцами на голову Коли и сказалъ:

— Спойте про костеръ.

— А не побезпокоимъ его? — кивая головою на палатку Брамбля, спросилъ Коля.

— Онъ крѣпко спитъ, — отвѣтилъ американецъ. Коля тронулъ струны, взялъ одинъ, другой ладъ и запѣлъ.

На походѣ онъ перевелъ пѣсню по-англійски и теперь по-иному звучала походная кавказская пѣсня.

Легкій вѣтерокъ, налетѣвшій сзади, нанесъ терпкій запахъ верблюдовъ, колыхнулъ пламя костра, — пахнуло дымкомъ и горѣлой соломой. Что-то родное, давнее, далекое, очень далекое, какое было, быть можетъ, тогда, когда и самого Коли не было на свѣтѣ, напоминали Колѣ эти запахи, этотъ особый походный духъ глухой степи, и онъ съ чувствомъ пропѣлъ:

— «Иль послѣ труднаго похода

Захочешь освѣжить языкъ,

Ты въ мигъ на чай согрѣешь воду,

Поджаришь къ ужину шашлыкъ»…

И замолчалъ, склонившись къ гитарѣ и накрывъ ладонью ея струны, чтобы не звенѣли.

Стало тихо кругомъ. Мулы кончили ѣсть свою дачу и одни стояли, другіе лежали. Едва шелестѣла сухая трава и, казалось, было слышно, какъ между нея пробиралась мышь. Костеръ едва тлѣлъ и желтое пламя медленно бродило по обугленнымъ сучьямъ.

Мистеръ Стайнлей положилъ руку на плечо Коли и, нагибаясь къ нему, сказалъ:

— Скажите мнѣ, Коля, что заставило васъ поѣхать съ нами въ это путешествіе?

Коля вздрогнулъ. Его размягченное ночью, пѣніемъ и всею обстановкою бивака сердце жаждало открыть кому-нибудь всю тайну. Онъ давно разсказалъ Стайнлею все о своей жизни, о мамочкѣ, о Галииѣ, о Селиверстѣ Селиверстовичѣ и Мантыкѣ, даже о Люси былъ сердечный разговоръ, а о главномъ, что лежало у него на сердцѣ, онъ ничего не сказалъ. Но онъ опять сдержался и, молча, пожалъ плечами.

— Я вижу, — продолжалъ говорить американецъ, — что у васъ есть что-то на душѣ. Что въ этомъ путешествіи у васъ есть своя цѣль.

— Охота! — бросилъ небрежно Коля.

— Подите вы, разсказывайте это кому другому, а не мнѣ, старому охотнику. Я видалъ васъ, когда вы убили вашего перваго «дигъ-дига», не радость и не торжество были въ вашихъ глазахъ, не опьяненіе удачнымъ выстрѣломъ, а жалость къ звѣрю. Вы даже не могли добить его и это я за васъ сдѣлалъ..

— Это правда, — тихо сказалъ Коля. — Мнѣ было жаль бѣдную, милую козочку.