Небольшой чугунный котел с водою зашумел. Явился хозяин, предложил нам только что подоенного молока и коровьего масла, чему мы были очень рады и положили то и другое в котел; когда все это вскипело, всыпали туда чаю, сняли с огня котел, и чай был готов.
Пока пили чай и исправляли кое-что расшатавшееся и оборвавшееся, совсем рассвело. Все казавшееся нам лишним мы сняли и, оставив в кибитке на попечение гостеприимного хозяина, отправились налегке. Несмотря на боль в руке, Мантык ехал молодцом.
Свиньи по утрам долго спят и отправляются на корм не раньше десяти часов; с вечера же ложатся очень поздно. Это аристократы звериного царства. Едва мы проехали место вчерашнего боя, как стали попадаться следы свиней и рытье. Мы собрались вместе и после непродолжительного совещания порешили на том, чтобы пятеро охотников остались здесь и по сигналу ехали бы во нею ширину камыша поднимать свиней: Мантык же, я и двое других охотников двинулись на рысях далее, туда, где камыш всего более суживался, и там должны были сесть в засаду. Я, кажется, говорил уже, что весь камыш кругом озера тянулся лентою не шире тридцати сажен; в стороне степи росла куга, и в ней-то рылись свиньи, доставая корни. Рытье это нередко изумляло нас. Случалось быть на охоте в двадцатипятиградусные морозы; земля промерзала глубоко и крепко. Свиньи же своими мордами отваливали такие глыбы земли, какие человеку в силу было отколоть только железным ломом.
Проехав сажен полтораста, мы увидели перерыв камыша, свернули в него, спешились и заняли места. Лошадей каждый охотник поставил около себя в треноге. Все притаились. В таком выжидательном положении внимание бывает так сильно напряжено, что становится слышным биение сердца и ничтожный шелест упавшего листа заставляет обернуться. Наконец долетает до нас гайканье охотников-загонщиков, ближе и ближе… Вдруг с их стороны послышался выстрел и крик: «Берегись, кабан!».
«Будет потеха», — подумал я и стал осматриваться по сторонам. Вижу: Мантык поднял ружье к щеке и что-то высматривает в глубине камыша, затем выстрелил и с быстротою стрелы бросился в камыш с криком: «Скорей!». В ту же секунду послышался второй выстрел со стороны другого моего соседа. Подбегаю к Мантыку в ожидании затеять возню с кабаном и вижу: перед ним трепещется огромная свинья. Жеребий в шею положил ее на месте. Но, услышав крики: «На степь! На степь!», я побежал назад к лошади и, мигом сняв с нее треногу, поскакал в степь. Семья свиней мчалась в ту же сторону, в которую убежали вчерашние, за ними все пять охотников. Я дал нагайку лошади и пустил поводья.
Проскакав около ста сажен, моя лошадь поскользнулась и, перекувырнувшись, со всех ног грянулась наземь. Не успел я мигнуть, как очутился под лошадью, и притом довольно мудреным образом: я лежал под нею на спине, а лошадь седельной подушкой лежала поперек на груди, ногами вверх, так что из нас образовался как бы крест. Можете представить мое отчаянное положение: я должен был выносить на груди тяжесть рослой лошади! Я едва дышал, звать на помощь и кричать нечего было и думать и в ужасе ожидал, что лошадь опрокинется к моему лицу и окончательно меня придавит. Но умный конь недвижно лежал на мне, как бы инстинктивно сознавая, что его попытка встать может быть для меня гибельна. В таком положении лежал я четыре или пять минут, пока не прискакал какой-то всадник, спрыгнул с коня, взял за ноги мою лошадь, сдвинул ее к моим ногам и, заставив ее встать, взял меня за плечи и поднял. Это был Мантык.
— Эк вас угораздило! Все ли у вас цело? Садитесь скорее, а то уйдет! — сказал он и поскакал дальше.
Падение совершенно ошеломило меня, зрение помутилось, и предметы, казалось, кружились вокруг. С усилием всматриваюсь в ту сторону, куда помчался Мантык, и наконец начинаю различать, в версте или больше, охотников, скачущих вереницей, а впереди них несущихся свиней. Вскочив на лошадь, я бросился вслед за ними.
— Я возьму кабана, не выдавай меня! — крикнул я, обгоняя Мантыка.
— Спешите: — успел он крикнуть мне вслед.
Перегоняю двух охотников. Быстрота лошади моей была настолько велика, что я проскакал их [словно] бы мимо стоячих; нужно было особенно крепко сидеть, чтобы не выскочить из седла. Да, это был редкий конь! Теперь я еще более ценю его достоинства: около тридцати лет прошло с тех пор, а подобной лошади я еще не встречал. Смерть гналась — сколько раз он спасал меня от нее.
Впереди виднелись камыши: из опасения, что свиньи успеют скрыться в них, я дал нагайку своему коню и стал настигать стадо. Позади всех бежали поросята. Я закинул ружье за спину, вынул пистолет и, направив коня на поросенка, нагнулся с седла и спустил курок почти в упор — поросенок растянулся. Не останавливаясь, скачу через середину стада, обгоняю кабана, бегущего впереди, и отрезываю ему путь. Я не боялся, что он бросится на меня, так как не сомневался в том, что он измучен продолжительной скачкой. Действительно, кабан и не подумал защищаться, а повернул в сторону и пошел рысью — признак изнеможения. Остальные члены его семьи кинулись врассыпную, кто куда глядел. Завернув кабана на охотников, я схватил со спины ружье. Кабан, не зная, куда бежать, а также от усталости, остановился. Прискакал Мантык и, спрыгнув на полном карьере с лошади, стал подходить к кабану. Не успел я еще вынуть левой ноги из стремени, как раздался его выстрел. Кабан упал на колени; Мантык бросился к нему и за щетины свалил на бок. Я побежал на помощь, и мы вдвоем придавили его. Кабан, однако, силился высвободиться.
