Манька - [5]

Он выпил первый, подышал открытым ртом и тотчас налил в кружки чаю. Манька тоже выпила, задохнулась, затрясла головой. Она быстро опьянела, зарозовела, зеленые глаза ее замерцали. Вся обмирая, ужасаясь, все больше, острее хотела она только одного: чтобы обнял, поцеловал ее Перфилий.

И Перфилий, взглянув на нее, вдруг замолчал и побледнел. Отодвинув кружку с чаем, он встал, легким хищным шагом вышел из избы, быстро посмотрел в обе стороны: берег был пустынен. Он вернулся, напряженно сел, стал жадно, открыто разглядывать Манькино лицо с пылающими щеками, влажные еще, курчавившиеся волосы, опущенные золотистые ресницы, уже понимая причину ее молчания, ее странности, опущенных глаз, сиплого голоса. Грозно, гулко шумело за стеной море, а в избе было тепло, сухо, трещала печка, пахло рыбой.

- Тебе лет-то сколько? - быстро спросил он изменившимся голосом.

- Идти мне надо... - слабо сказала Манька, приподнимаясь, и тут же села.

- Лет-то сколько тебе? - опять спросил Перфилий, стараясь заглянуть ей в глаза.

- Девятнадцать... - соврала, прошептала Манька, отвернулась и почувствовала, как холодеют у нее руки и кружится голова. И вспомнила вдруг, будто облитая холодом, свою летнюю тоску, свои слезы, весь стыд первой тайной любви, все отчаяние призрачных белых ночей - сладкий ужас охватил ее: сидел рядом Перфилий, смотрел на нее страшными глазами, сбывались ее сны! "Чего же это! - подумалось ей. - Ай он кинется на меня сейчас! Мамочка, чего же это!" и дико взглянула в лицо Перфилию.

- Эх! - вскрикнул он в нарочитом отчаянии и, легко притворившись тоже диким, придвинулся по лавке к ней, схватил, запрокинул ей лицо и, перекосив глаза, жадно и долго поцеловал ее, бесстыдно шаря свободной рукой по ее щуплому телу. Манька обомлела, помертвела...

- Чегой-то ты! - вырвалась она. - Проклятый! Да ты чегой-то!

- Сердце у меня слабое... - смущенно забормотал Перфилий, поднимаясь и двигаясь к ней.

- Дурак! - чуть не плача, хрипло закричала Манька. - Своих лахудров целуй... А меня не трожь! Я... я тебе не кто-нибудь!

- Маня! Манюша... - уже растерянно, покаянно просил Перфилий. - Погоди ты, я ж к тебе по-хорошему!..

- Я тебе не какая-нибудь! Ленку свою целуй, ступай к ней. А я еще неце... нецелованная! - с усилием выговаривала Манька, вся трясясь, и вдруг отвернулась, прерывисто дыша, расстегнула куртку, бросила на пол. - Уйди, проклятый! - сказала она низко. - Мне почту... Почту надо...

Она переоделась, уже не боясь, что войдет Перфилий, дрожа от ярости и какого-то сладкого, мстительного чувства, взяла сумку и, низко наклонив голову, не простясь с топтавшимся в сенях и курившим Перфилием, пошла.

Она отошла уже порядочно, когда, простоволосый, в опорках на босу ногу, догнал ее Перфилий.

- Вот тут у меня было... - забормотал он, суя в сумку ей шоколадные конфеты. - Это тебе на дорогу. Не обижайся, Маня... Простишь, а? А с Ленкой у меня все! - отчаянно и грустно сказал он. - Стерва она, гуляет...

- Уйди! - сказала Манька, глядя в сторону. - Отстань!

- В субботу в клуб придешь? - спросил Перфилий, быстро шагая рядом.

- Почта у меня, - по-прежнему глядя в сторону, сказала Манька.

- Ну в воскресенье! - не сдавался Перфилий. - Мне тебе что-то сказать надо... Приходи, Маня, а?

- Не знаю, - помолчав, невнятно сказала Манька и ускорила шаг. Перфилий отстал.

"Как же! Так и приду, жди! - думала Манька, низко наклонив голову, слушая приглушенный расстоянием шум моря. - Дуру какую нашел... Чего я пойду! С конфетами... подлизывается!" Она запустила руку в сумку, нащупала конфеты, сжала, но не бросила почему-то, как сперва хотела, так и шла, сжимая конфеты в руке.

На повороте она оглянулась, будто кто-то толкнул ее в спину: Перфилий стоял на дорожке, на том месте, где отстал, и смотрел ей вслед. Увидев, что Манька обернулась, он поднял руку, и Манька сейчас же заторопилась, заспешила, еле удерживаясь, чтобы не побежать. А пройдя с полверсты, она присела, настороженно осмотрелась, свернула в кусты, в золотисто-желтые березки, в мох и легла там, лицом на сумку. "Ах, да что ж это приключилось... Как же я теперь письма им буду носить!" - думалось ей.

Лицо ее горело, голова кружилась от свежего, чистого, рыбацкого запаха Перфилия. Видела она близко его темные, шальные, перекошенные глаза, замирала, вновь переживая весь ужас, всю радость, весь стыд сегодняшнего дня. И уже весело, мстительно, томительно-уверенно звучали в ней все те же дикие и вещие слова: "Так бы и он скрипел и болел, и в огне горел, не мог бы он ни жить и ни быть и ни пить и ни ись!"

1958