Мангушев и молния - [9]

Мангушев наконец выбрался из толкучки и осмотрел себя: его так при выходе толкнули на бидон с малиной, и пытаясь удержаться, он невольно коснулся грудью горлышка бидона и в районе сосков на бобочке он со страхом ожидал малиновых пятен. Он внимательно изучил тот район. Пятен не было. После того, как он установил это, ему сразу же захотелось пить. Возможно, жажда возникла от пережитого.

Он забыл на столе термос с чаем. Сейчас только вспомнил. Налил и оставил. Маленький такой термосок. На три подростковые клизмы. Когда он покупал его, он спросил у продавщицы про вместимость и та глянула нахально, как умеют глядеть продавщицы, отделенные от человечества прилавками и, после небольшой бесстыжей паузы, которая в подобных делах обязательно присутствует, ответила, глядя прямо в очи: «На три подростковые клизмы». Ему тогда стало ужасно неловко. Он промямлил что-то невразумительно и купил этот термосок-недомерок, который сбирался уже не покупать. А сейчас он его оставил.

Рядом стояли автоматы газводы. Вместо стаканов в их нишах помещались металлические кружки, посаженные на цепь, как собачки. Воды в автоматах, видимо, не было, потому что юноша с лицом копьеносца неумолимо и гулко бил кулаком под дых автомату и в железном шкафу, словно в живом, что-то екало, крякало, раздавались хрипы, всхлипы и после каждого удара он подавался вперед, как-то проседая, втягивал воздух, чихал, и плюхал юноше в кружку очередную порцию — в каждой плюхе граммов по пятнадцать.

Заглядывая в кружку, юноша улыбался и снова бил

Мангушев пропихнул внутрь комок слюней, мысленно дал парню в ухо и мысленно выпил его воду.

Вода. Вода поблескивала в кислых лужах перед автоматом. Вынести ее блеска не было сил. «Обойдусь фруктами», — подумал Мангушев и обошелся. Он отошел уже довольно далеко, но до слуха его все еще доносились удары, скрежет, чихи и всхлипы истязуемого — дойка продолжалась.

«Вода. Пусть в приволжских городах всегда будет вода. Пусть! — шел и читал Мангушев про себя что-то вроде газеты. — Пусть она будет на улицах и площадях, в фонтанах, в газированных автоматах, в домах. В центре и по краям. Пусть она будет. Пей сколько влезет, мойся сколько хочешь. За наличие воды я многое могу простить. Вошел в дом, повернул кран — вода! — и растрогался до слез».

Ему так складно про себя читалось, вы себе даже не представляете. Казалось, еще немного и он не вытерпит и совершенно растрогается именно оттого, что ему так складно про себя читается, и это действительно с ним почти произошло, если бы его не отвлекала все время дорога. Она заставляла его быть бдительным. Она все время шла вниз, очень спешила, неслась, кое-где обрывалась, спотыкалась, может быть, даже лопалась, и в трещинах виднелись желтые, глинистые дорожные внутренности, а потом на крутом вираже она мягко осела и сползла к причалам.

Мангушев подошел к кассам: нужно было взять билет, сесть на катерок и отправиться на тот берег — на городской пляж. Над оконцем кассы висело ослепительно белое объявление, призывающее население, не дожидаясь задержки, анализировать мочу на содержание хронического гонадотропииа для установления беременности на ранних сроках.

— Чего там? — услышал Мангушев. Рядом с ним стоял дед в рыбьих очках и вслед за Мангушевым, прищурясь, пытался прочесть — Чего пишут-то? Катера что ли отменяются седни? А?

— Да нет, это не по поводу катеров.

— А катера-то будут?

— Будут.

— Ну, слава Богу! А то ведь ждешь его, а его, паршивца, нет! А то ведь когда еще выберешься омовение совершить в матушке, — на всякий случай дед глянул еще раз в объявление.

Время еще было. Катерок ходил раз в полчаса, и Мангушев в ожидании катера привалился к перилам и уставился на реку.

«Река. Волга. Широкая — в ритме раздольной песни грезилось ему. — До трех-пяти километров. Могучая и застывшая, как гладка ее стеклянная поверхность. Словно и не движется она никуда вовсе, словно и не торопится, но все это только видимость, рожденная соотнесением, — красиво думалось ему — ее величины и скорости течения, в самом деле она быстрая, столько в ней всего — Волга ведь в сущности все еще девушка — тут он растрогался, — но в глубине в ней множество неожиданных подспудных течений и возникают они ни с того, ни с сего — попробуй переплыви ее», — и далее пошло-поехало что-то совершенно невразумительное.

— Волга, Волга, — в тихом неторопливом восторге шептал Мангушев, — Волга — хозяйка и живет она с приживалками и терпит она своих приживалок — все эти деревья, берега, дома, отмели — только до времени, только до случая, захочет — разбросает всех, а на излучине, с холма, когда река во все стороны, когда великий простор открывается вдруг, когда повернулся и — река, река со всех сторон и ты над ней, и обрыв, расстрелянный ласточками, — он уже мысленно взирал на все с высоты птичьего полета — и восторг, словно порыв ветра, и хочется бросится вниз, а на горизонте, должно быть, встают синие горы. Какие просторы! Всепоглощающие. Просторы, знаете ли, бескрайние!..

Мангушеву почудилось, что он слышит внутри себя баритон из какой-нибудь радиоповести, до того внутри его все это было строго и стройно, а потом все это стихло и он подумал, что все-таки, бескрайние просторы всегда располагали к хамству и в тот же миг получил этому подтверждение.