Манадзуру - [19]

Токсикоз длился два месяца. Как только срок достиг стабильного периода, всё мое недомогание как рукой сняло. Я нашла этому своё объяснение: эмбрион, постепенно превращаясь в ребенка, перестал быть для моего организма инородным телом. Я принялась без разбора поглощать жирную пищу, и моё лицо уже, по всей видимости, утратило прежнее сходство с рыбой. Скорее теперь оно походило на мордочку более пушистого животного. Пока малыш, который перестал быть инородным телом, становился внутри меня все больше и больше, я жила, словно в тумане. Не могла думать ни о чем конкретном. Только моё тело, занятое монотонной работой, продолжало усердно двигаться. Я сшивала куски хлопковой ткани, выворачивала на лицевую сторону, а затем снова прошивала их сверху, так я изготовила несколько комплектов пеленок. Сейчас я ни за что не согласилась бы заниматься столь кропотливым трудом. Что делал в то время Рэй, о чем он думал, воспоминания об этом начисто стерлись из моей памяти. Тогда, словно соткав вокруг себя кокон, я перестала замечать внешний мир. Это произошло не потому, что мне так хотелось, просто, как я ни старалась, увидеть там что-либо мне не удавалось.

Нельзя сказать, что моё тогдашнее состояние знакомо всем беременным женщинам. Я не раз задумывалась, чувствовала ли я себя тогда более ранимой, и пришла к выводу, что нет. В то время ничто не могло меня взволновать. Но Рэй — наоборот. Он лишь казался спокойным, однако его спокойствие оказалось ложным. В нём было что-то ещё более хрупкое, чем в Сэйдзи. Я поняла это только сейчас.

Когда Момо рождалась на свет, мне было нестерпимо больно. До этого момента я не знала, что такое настоящая боль. Точнее, думала, что знаю, но ошибалась. Ощущений онемения или потери сознания не было, я чувствовала одну сплошную боль. Но как только я родила, боль в тот же миг забылась. Начисто стёрлась из памяти. Казалось странным, что уже спустя сутки после родов я, как ни в чем не бывало, спокойно ворковала с новорожденной дочерью. «Моя славная девочка», — ласково приговаривала я, обращаясь к младенцу, который еще совсем недавно, наполнял всё мое тело чудовищной, словно слепящая ярость, болью, и мне казалось даже, что я вот-вот навсегда потеряю человеческий облик. «Это невероятно», — размышляла я, выполняя в кровати послеродовую гимнастику. Все роженицы в определенное время должны были выполнять упражнения для рук и ног под музыку, льющуюся из громкоговорителя.

— Притворство и истинные чувства? Нет, не совсем так.

— Напившись, забываешь о жажде? Похоже, но не то.

— Не так страшен черт, как его малюют? Нет, это меньше подходит, — делая зарядку, рассуждали мои соседки по палате, где нас было четверо, об этом удивительном чувстве. Странным казалось еще то, что, родив, мы инстинктивно стали назвать друг друга: «мама». Хотя еще в родильной палате до самой последней минуты перед появлением малышей наши имена еще что-то значили. Каждая «мама» имела что сказать о том невероятном ощущении до и после родов. Но абсолютно все твердили: «Это было иначе, чем я представляла».

Нельзя сказать, что мир изменился. Однако было чувство, что я побывала в каком-то далеком отсюда месте. С каждой минутой все вокруг стремительно менялось. Оказавшись в самом центре этих метаморфоз, уже я с трепетом ждала конца пути, как вдруг неожиданно вернулась обратно. Но всё же моё возвращение было неполным.

Иное пространство, где я очутилась, не являлось гранью между жизнью и смертью. Оно было просто другим, далеким от обычной жизни. Но в то же время, я чувствовала, как эта «обычная жизнь» проникает внутрь моего тела. Она была в самом эпицентре боли. Прямо под моими ногами, которыми я, рожая, изо всех сил упиралась в пол. Странное чувство, которое я живо обсуждала с другими мамами, тоже ушло из памяти. С того момента, как я дала младенцу имя Момо, его воспитание захватило все мои мысли и чувства.

«Там, где нельзя быть». Страх оказаться там мелькнул в моем сознании в момент, когда я рожала дочь. Оставалось только догадываться, существовала ли связь между ним и местом, о котором писал в дневнике Рэй.

Чувство, что дороги обратно в этот мир больше нет, которое появилось после родов, так и не исчезло. Наверное, оно будет преследовать меня до самой смерти. Утром, когда Момо появилась на свет, звонко щебетали воробьи.

— Как прошла твоя встреча с младшими коллегами, которую ты назначал на 9 вечера? Много выпили? — поинтересовалась я у Сэйдзи. Время 21:00 не давало мне покоя. Я никак не могла выбросить его из головы, с тех пор как снова взялась перечитывать дневник Рэя.

— Мы посидели в баре, где готовят тэмпуру, — ответил Сэйдзи, проигнорировав мой вопрос.

— Тэмпуру?

— Да, из сирауо[8]. Знаю, ей сезон ранней весной, а уже почти лето, — смеясь, заметил Сэйдзи. Коллеги выпили порядочно. Ну, а я в меру.

— О чем думают люди в 9 вечера? — спросила я.

— Даже не знаю. Знаю только, что чувствуешь в три часа ночи и в четыре утра, — проговорил Сэйдзи.

Я удивленно посмотрела на него:

— В три и четыре часа?

— В три — чуть-чуть надежду. В четыре — чуть-чуть отчаяние.

— Красиво сказано.