Man and Boy, или История с продолжением - [5]

Но в последнее время у нас уже перестали случаться сердечные приступы каждый раз, когда приходил повторный счет. Наконец-то с работой у меня понемногу наладилось.

Я был продюсером «Шоу Марти Манна». Это веселое ток-шоу выходило в эфир каждую субботу поздно вечером. Шесть лет до того я работал продюсером «Шоу Марти Манна», шедшего на местном радио. Большая часть страны ничего и не слышала о ведущем этого шоу, настоящем психе и порядочном стервеце. Теперь мне кажется, что все это было так давно…

В течение последних двенадцати месяцев нам с Марти удалось превратить безбюджетное радиошоу в низкобюджетное телевизионное. Выяснилось, что граница между ними на удивление тонкая. Однако, перейдя эту границу, Марти Манн превратился в своего рода звезду.

Когда мы заходили с ним в ресторан, все посетители немедленно прекращали есть и разговаривать, чтобы только посмотреть на него. Девушки, которые еще недавно побрезговали бы дотронуться до него даже в хирургических перчатках, теперь считали его богом любви. Его фотографировали, даже когда он не делал ничего особенного. Для Марти наступило время большого успеха, и у него хватило порядочности прихватить меня с собой.

Критики, по крайней мере те, кому он нравился, называли Марти «взрослым ребенком», имея в виду, что он весь из себя такой открытый, искренний и обладает удивительной интуицией. Они справедливо считали, что он задает такие вопросы, о которых другие интервьюеры предпочитают даже не задумываться. И действительно, процесс внутренней цензуры который в той или иной степени присутствует у всех, в мозгу Марта, казалось, никогда и не существовал. И, что самое удивительное, на эти вопросы ему отвечали, хотя на самом деле он заслуживал, в лучшем случае, душевной пощечины.

Критики, которым Марти не нравился, тоже называли его «взрослым ребенком», подразумевая под этим, что он эгоистичен, инфантилен и довольно- таки жесток. Но на самом-то деле Марти вовсе не был таким. Иногда я наблюдал за тем, как наш Пэт часами мирно играет своими пластмассовыми игрушками — героями из «Звездных войн». Вот это было типичным поведением ребенка. У Марти никогда не хватило бы терпения па подобное. Марти не был ребенком. Он был просто недоразвитым, что ли.

Мы познакомились на маленькой радиостанции, где все сотрудники либо двигались вверх по служебной лестнице, либо вот-вот должны были вылететь с работы. Я хорошо помню это отвратительное маленькое здание, где было не продохнуть от сгущенных амбиций и табачного дыма дешевых сигарет. Большинство из той публики, что звонили нам, оказывались либо безнадежно одиноки, либо готовы обгавкать все вокруг. Но я немножко скучаю по этой работе, потому что именно там я впервые встретился с Джиной.

Все сотрудники из кожи вон лезли, чтобы добыть гостей для своих программ. За нашими гонорарами никто особо не охотился: они были такие мизерные, что невооруженным глазом их и различить-то было сложновато, поэтому в подборе гостей зачастую присутствовал элемент импровизации.

Например, когда первые японские банки начали закрываться по причине банкротства, мы добились того, что в прямом эфире эту тему прокомментирует не экономист и даже не журналист, специализирующийся на финансах, а самый настоящий профессор, преподававший японский язык в колледже через дорогу от нас.

Да, он являлся преподавателем иностранного языка, но, как и любой другой учитель языка, был безумно влюблен в страну, где говорили на этом языке. Кому же еще, как не ему, обсуждать, почему это вдруг азиатские тигры превратились в кастрированных домашних котов? Конечно, можно было найти массу более достойных кандидатур на его место, но это было лучшее, что нам удалось раздобыть. И все бы сошло, да вот только он не явился на передачу.

Как бы в знак сочувствия лопнувшему японскому пузырю профессорский аппендикс дал о себе знать с худшей стороны именно в то утро, когда ему следовало прийти на радиостанцию, а потому ему на замену вышла его лучшая ученица — Джина.

Высокая, искрящаяся своей красотой Джина. Она свободно говорила по-японски, являлась неплохим специалистом в области культуры, и у нее были ноги длиной в бесконечность. Я привел ее в студию и даже не осмелился заговорить с ней или посмотреть ей в глаза. Она была прекрасна, очаровательна и очень умна. Но самое главное — она оказалась совершенно недостижимой. Девушка из недосягаемой высшей лиги.

А потом, когда в студии загорелась красная лампочка, что-то произошло. Точнее сказать, не произошло ничего: Джину заклинило. Она перенервничала и не могла говорить.

Когда я впервые увидел ее, то подумал, что к ней не подступиться. Но как только она стала заикаться, потеть и что-то невнятно мямлить про экономический упадок, то неожиданно превратилась в обычного человека. И я понял, что у меня есть шанс. Возможно, небольшой. Примерно такой же, как у снежка в аду. И все же это был шанс.

Я прекрасно понимал, каково ей приходилось в тот момент. Красная лампочка всегда оказывала на меня подобное действие. Я чувствовал себя весьма неуютно перед микрофоном или камерой и от одной мысли об этом до сих пор обливаюсь холодным потом.