Мамонты - [128]

(«Ну, и кому теперь всё это нужно?»).

Не скрою, что мне было очень лестно слышать всё это в стенах Академии хореографии.

Хотя я и был здесь всего лишь репортером.

Кофе было выпито, печенье я срубал до крошки, очень вкусно.

— Теперь в класс? — предложил Борис Борисович.

— Да, конечно.

И опять, теперь уже с Акимовым, я шел по этим коридорам.

У дверей, на ковровых дорожках, отдыхали девочки из младших классов. Они отдыхали так, как их учили: растянувшись в шпагате, оперев голову на кулачки, а локти об пол.

Мы на ходу переступали через эти распростертые детские ноги.

Навстречу топала кроха, держа подле уха мобильник. Вся в слезах и соплях, она излагала кому-то, маме или бабушке, самую вечную и самую печальную тему жизни в искусстве: про то, как ее не поняли, про то, как ее обидели ни за что, ни про что, а просто из зависти к таланту…

Акимов замедлил шаг у стенда, на котором, под стеклом, красовались фотографии самых прославленных выпускников балетного училища: их роли разных лет, сцены из знаменитых спектаклей.

— Вот я… здесь — в «Поручике Киже», а здесь — в «Спартаке», вместе с Сашей Годуновым. Вы, кажется, были знакомы с ним? Да, вы говорили… А мы с ним танцевали в «Спартаке»: он — Спартак, я — Красс… В семьдесят девятом мы вместе были в Нью-Йорке. Там он и исчез. Честно говоря, он собирался сделать это еще раньше, в Лос-Анжелесе, но его отговорила Майя Михайловна Плисецкая: он был ее партнером в балете Щедрина «Кармен». Представляете, она могла остаться без партнера!..

Я старался запомнить его рассказ, не упустить ни детали, ведь было бы нелепо и трудно на ходу записывать каждое слово в блокнот.

— Да, пил он страшно. Валялся на тротуарах даже там, в Нью-Йорке, а фоторепортеры слетались, как вороньё, снимали это на пленку. Ребята из балета торопились засунуть его в автобус… Но как же он был талантлив! Жаль парня.

Мы опять были в классе Натальи Игоревны Ревич, в ее младшем классе.

Шла обычная репетиция. И-и раз, и-и два…

Я уже узнавал этих девочек, сопрягал знакомые лица с запомнившимися именами: вон та, круглоголовая, с упрямым лбом, двужильная, работящая — ее зовут Дашей; а ту, что рядом с нею, сразу отличишь: волосы в мелкий завиток, кожа лица и рук шафранового оттенка, мулатка, фамилия экзотическая, но имя русское, теперь почти забытое — Липа…

Я вдруг вспомнил уморительный эпизод из воспоминаний моей сестры о подруге, о Тамаре Тумановой, — и наклонился к уху Акимова, чтобы вкратце его пересказать.

Дело было еще в тридцатых, когда парижский «беби-балет» гастролировал в Америке.

Во втором акте «Фантастической симфонии» Берлиоза, переложенной для танца Леонидом Мясиным, юный партнер Тамары Чинаровой, новичок в спектакле, перепутал двух Тамар — ведь они были похожи, как близняшки, — подхватил на руки и понес за кулисы, вместо нее, Тамару Туманову. А тут зазвучала музыка па де-де, и Мясин вдруг обнаружил, что партнерши нет на сцене, на лице его отобразился ужас… Юная Тамара Чинарова, спасая положение, протянула к нему руки в любовном жесте и поплыла назад, к кулисам, чтобы там поменяться ролью с подругой. А там мамаша Туманова колотила по мордасе оплошавшего парня, крича: «Отпусти мою дочь!»

Борис Акимов беззвучно трясся от смеха.

И тут меня осенило.

Вот сейчас возьму и спрошу преподавательницу: «А в вашем классе есть хотя бы одна Тамара?» Она подумает, ответит: «Нет. Ни одной. Всё больше Насти, Даши, Оли…»

Ну да, это я знаю, ведь и у меня в литинститутском семинаре — сплошные Насти, Оли… Как жаль, что вышло из моды столь популярное некогда имя — Тамара, берущее начало от библейской Фамари, от грузинской царицы Тамары, означающее пальму.

Но уместны ли здесь эти репортерские штучки, эти маленькие провокации?

— Наталья Игоревна, а в вашем классе есть хотя бы одна Тамара?

Она обвела взглядом своих учениц, стоявших вдоль стен, ответила:

— Есть.

Подошла к девочке, стоявшей у самой двери — к девочке лет одиннадцати, с густыми черными бровями, отчеркнувшими белый лоб, с карими глазами, глядящими сейчас на меня исподлобья, настороженно: чего тебе от меня надо, дед?..

Наталья Игоревна коснулась ее плеча.

— Вот — Тамара.

Была ли она похожа на ту Тамару, которую я со своих детских лет знал по фотографиям в семейном альбоме — примерно того же возраста, в тренировочном балетном трико, на ту, что была моей сестрой? Не она ли это?

А может быть, это — другая Тамара, та, которая, пожалев меня, пощадив мои надежды, не раскрыла ошибки?..

Я спросил на всякий случай:

— Как твоя фамилия?

Она назвалась глухо. Это была известная горская фамилия. Настолько известная, что указывала даже место рождения.

— Ты из Северной Осетии?

— Да.

Я запнулся, не решаясь выговорить название города, только что потрясшее весь мир.

— Ты оттуда?

— Да…

Кивнув, я пошел к своему месту на скамье, сел рядом с Акимовым. Он молчал, не спеша возвращаться к прерванной беседе.

Наталья Игоревна продолжила урок.

Я смотрел на маленьких балерин, опять повернувшихся к поручням станка, легко вознесших ноги на брус, поднявших руки в округлом жесте.

Внезапно я ощутил виток головокружения, того, что означает скачок артериального давления либо предвестье магнитной бури.