Мамин сибиряк - [14]

— Ой, Мишка, ты что? Знаешь, сколько нащелкает с окраины? Давай только до метро!

Она еще не понимала, что тыща рублей — не деньги.

Я подсадил Кутю, сел рядом — только жлобы, когда едут вдвоем, важно усаживаются впереди, как начальники в персональной машине — сел и приказал:

— На Гражданскую. — И вдруг добавил небрежным тоном, сам не ожидая, что умею так: «Да не перепутайте: на улицу, а не на проспект!»

Потому что проспект где-то здесь близко, а на улицу — через полгорода.

И обнял Кутю за плечи.

Я чувствовал Кутю плечом, боком, бедром — и думал о том, что еще ни разу ее не целовал. Стыдно! И давал себе слово, что когда сейчас приедем, непременно поцелую! Раз уж так умею разговаривать с таксерами, то ничего мне не стоит ее поцеловать!

Нащелкало всего восемь рублей — я ожидал, что раза в два больше. Я дал таксеру десятку и вышел, не дожидаясь сдачи.

Во дворе у нас темно, лампы над подъездами давно перегорели. Вот и хорошо — старушка Батенькина ничего не разглядит из своего окошка. Я был готов гордиться Кутей перед всем миром — но не хотел, чтобы бессонная бабушка подглядывала, как мы целуемся.

Я уже совсем набрался духу взять Кутю сзади за талию, оторвать от Тигрншки прижать к себе — как вдруг послышались шаги на лестнице, открылась дверь — и явилась кутина мама.

— Это вы? А я уже начала беспокоиться! Хотела вас встречать у метро.

Кутя выпрямилась. Тигришка спряталась.

— Ну, мамочка, чего беспокоиться? Сколько сейчас? Всего десять минут! Совсем даже вовремя приехали, как обещали! И я же не одна, а с Мишей!

— С Мишей спокойнее, конечно, ну а если взрослые хулиганы?

Кажется, она меня не принимала всерьез!

— Вечно ты паникуешь, мамочка, я просто не знаю! И никогда не ходи встречать к метро: мы приехали на машине, а ты бы там стояла как… как я не знаю кто!

Ай да Кутя! Я был отомщен.

— На машине?! Какие аристократы! Мы в ваши годы так не роскошествовали. Спасибо, Миша, что доставили нам дочку.

Для них специально старался!

У нас в окнах еще горел свет. По лестнице спускались. Слышался Петров-не-Водкин. Конец фразы я уже разобрал:

— …и все-таки получается некое шоу, ансамбль песни и пляски.

С ним Татарников — а кто ж еще! Профессорскую речь я разбирал совсем хорошо:

— В церкви тоже ансамбль песни и пляски, только шикарнее. Сейчас спрос на всякую этнографию. Время раскапывания корней. Увидишь, эти Мокоши пойдут скоро у Сотби на тысячи фунтов!

Я громко зашлепал ногами по ступенькам, чтобы не подумали, будто подслушиваю. Голоса оборвались. На втором этаже рядом с дверью Ларисы мы встретились.

— Здравствуй, Миша! Здравствуй, дорогой! Небось, от девочек?

Уж так они мне обрадовались, будто встретили живого Перуна или Волоса. Очень им было интересно, расслышал я про тысячи фунтов или нет, потому так и расшумелись. Я важно согласился, что от девочек, и оставил их в полном недоумении слышал я все-таки или не слышал?!

Мы разминулись — и тут за моей спиной приоткрылась дверь, выглянула Лариса.

— Это ты ходишь, Миша? А ваш Степан Петрович как — дома?

Я приостановился, спустился назад н несколько ступенек. Лариса была в одном халате. На лестнице у нас лампочки тусклые, и в полумраке она показалась почти молодой, в какой-то миг мне захотелось обрушить на нее все нерастраченные поцелуи. Но сразу же стало противно.

— Откуда я знаю. Наверное, дома. Где ему быть.

Я отвечал довольно грубо. Но Лариса не смущалась.

— А то у меня что-то с холодильником. Он же на все руки. Скажешь ему, хорошо?

— Скажу, когда увижу. Не пойдет же сейчас.

— Я рыбу достала. Обидно, если протухнет. Хорошая рыба. А ты не понимаешь? Вас в школе не учат?

Снова промелькнуло искушение войти в темноту ларисиной квартиры, в смешанный запах парикмахерской и прачечной.

— Нет, не учат!

И я поспешно взбежал наверх. Вернее, убежал. И долго не мог успокоиться, воображал несостоявшееся приключение и презирал себя за трусость, и радовался, что не предал Кутю, избежал ларисиного капкана. Что все мне почудилось, что Лариса и не пыталась меня заманить, я не думал совсем…

Поэтому подслушанный разговор вспомнил только наутро. Передавал мамину сибиряку просьбу Ларисы. Передал я не при матушке, нарочно выбрал момент, как бы приглашая его в тайный заговор. Но мамин сибиряк отмахнулся небрежно:

— Нищак, потерпить. — Не протухнеть у ей, авось.

В этот момент я вспомнил про подслушанный разговор. Передавать мамину сибиряку или нет?

Во-первых, я не знал, кто такой Сотби, почему он считает в фунтах, а не в рублях. Ну и зарабатывает мамин сибиряк много — если применим к его промыслу термин «зарабатывать» — хотя и не берет за своих идолов тысячи. Потому решил пока не говорить. Но хотелось как-нибудь ухитриться и разузнать: сам Татарников собирается продавать этому Сотби серединских богов за тысячи фунтов или кто-то другой?

Те, кто приходил покупать изготовляемых маминым сибиряком идолов, может быть, и относились к нему как к солисту фольклорного ансамбля из некоей легендарной уже Середы, — не знаю. Трудно же всерьез поверить в Мокошь, Рода, дедушку Чура. Хотя по дереву-то стучим! Тут какая-то путаница: стоит произнести языческие имена: «Мокошь», «дедушка Чур» — и смешно утверждать, что веришь в них. Но совсем отрицать какую-то безымянную силу, которая может либо принести счастье, либо, наоборот, помешать, испортить дело — не хватает духу совсем ее отрицать! А вдруг все-таки есть что-то?! Но такой вере на всякий случай не хватает страсти, тут уж неизвестно чего больше: веры или иронии? Но раз явились к нам с маминым сибиряком некие боги, должны были явиться и настоящие страждущие. Ибо был бы бог, а богомольцы найдутся.