Мама, я Великан - [41]

Эти слова обретают жизнь неожиданно, звучат наивно и глупо, но я ни сколько не сомневаюсь в том, что говорю очень правильную вещь.

Майя как-то странно вздрагивает, распахивает глаза и бледнеет.

Ее взгляд пронзает меня, губы чуть шевелятся, словно во внутреннем диалоге.

Засмеявшись, я кладу руку ей на колено.

– Прости! Я не хотела застать врасплох, мы же не в песочнице! Просто из всего коллектива ты кажешься мне самой глубокой и самой настоящей. Я всегда хотела пообщаться с тобой, но случая не было.

Не отрывая от меня взгляда, Майя вздыхает так, словно захватывает последний в офисе воздух, и кладет свою ладонь поверх моей.

– Правда? – еле слышно спрашивает она.

– Конечно! – улыбаясь, я легонько тормошу ее коленку. – Чистая правда!

– Как… это… не вовремя… – через паузу, она подбирает слова. – Совсем не вовремя, – говорит Майя не то с сожалением, не то с растерянностью.

– Дружба не бывает не вовремя! – я отпиваю из стакана. Сегодня мне не хочется пить на лету – хочется растянуть удовольствие. Вкус кофе кажется немного странным, с горчинкой. Наверное, какая-то новая добавка. – Давай на неделе сходим куда-нибудь, поболтаем?

Майя пристально следит за моими движениями и, кажется, на несколько секунд перестает дышать. Затем неуверенно покачивает головой.

И все-таки она странная.

Но от этого не менее интересная.

Глава 48 Демоны

Судебный процесс был коротким и бескомпромиссным.

Предоставленный государством молодой адвокатишка даже не пытался защищать маму, он зачитывал факты из протокола и кивал на все аргументы обвинения.

На тот момент мне уже исполнилось двенадцать, интернат был настоящим адом, учеба шла еще хуже, чем в старой школе, но соседки по комнате научили разным приятным вещам, которые проделывать дома точно не удалось бы.

В то время я и решила оставить все как есть, никого и никогда не впускать в жизнь, освободив себя даже от мысли, что однажды какой-то «друг» может завалиться на мою кухню и сломать все под корень.

Мне жилось неспокойно, но демоны помогали отвыкать от мамы. Им, в отличие от меня, нравился интернат и всё, что творилось в его стенах… Я силилась привыкнуть к новому месту, честно, но где-то глубоко в душе сидела тоска. Она портила весь вид моей жизни, как маленькое пятно от зубной пасты на чистом зеркале, как крошечная заноза, которую никак не можешь достать.

Я злилась на всю свою прошлую жизнь, злилась на ситуацию и не могла понять, что делать сейчас, и где правильное решение. Но когда в день слушания я увидела маму на скамье подсудимых, моя тоска прорвалась, и я чуть не вскрикнула от боли, которую почувствовала каждой клеткой.

Бледная, худая, замученная – мама сразу нашла меня взглядом и попыталась улыбнуться, но вместе с улыбкой из ее глаз хлынули слезы.

Я вцепилась пальцами в стул, на котором сидела, и стиснула зубы, чтобы не заорать.

Что с ней? Почему она так плохо выглядит?! Она болеет? Или не ест? Её что, бьют?!

В тот миг я впервые поняла, что мама могла бы всё рассказать. Выдать правду обо мне и моих демонах, спасти свою свободу и жить как прежде. Меня бы не посадили. Совсем юная, не привлекавшаяся, с психическими нарушениями – я осталась бы с ней. Но дело стало бы пятном на моей судьбе, и я тащила бы его с собой всю жизнь. Мама думала обо мне, а не о себе…

Когда огласили приговор – восемь лет колонии-поселения с возможностью условно-досрочного освобождения – я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание.

Мне будет двадцать… Что я буду делать восемь лет? Как я смогу обойтись без её любви и тепла? Столько лет в интернате – это катастрофа! Мой детский ум никак не мог взять в толк, как за безобидное отравление, от которого «друг» пока даже не умер, могут дать такой срок!

Демоны шептали, что без мамы нам будет лучше, мы сможем больше, и нам не нужен контроль. Мне хотелось свернуть шею каждому из них.

Когда маму выводили из зала, я всё-таки грохнулась в обморок. Когда пришла в себя, опекунша обтирала мое лицо мокрым платком, а вокруг стояла толпа глазеющих на меня людей.

Василий Палыч подошёл ко мне после окончания судебного заседания. Он был редактором местной газеты и лично писал о громком деле матери-убийцы. Меня поразила его строгая собранность, красивый, наверное, дорогой костюм и добрый взгляд, полный сочувствия.

Сначала опекунша не хотела подпускать его ко мне, как и остальных писак, голодных до скандала, но он заверил, что ни о чем не станет спрашивать, к тому же было видно, что этот человек не какой-нибудь идиот, и она смягчилась.

Василий Палыч сказал, что проникся моей историей и хочет поддержать меня в будущей жизни, что если, окончив школу, я решу поступать на факультет журналистики, он порекомендует меня ректору, будет направлять и помогать, а потом, если его дела будут также как сейчас идти в гору, обеспечит работой.

Той же ночью, послав соседок с их развратом к черту и проревевшись, я пробралась в архив, нашла своё дело и вытащила из него все листы, на которых упоминались визиты к психиатрам.

Если теперь на меня наплевать всем, кроме того мужика из газеты, значит, я перешагну прошлое, усмирю своих демонов, буду жить нормальной жизнью и стану хорошим журналистом.