Мама! Не читай... - [22]

— А что может быть? — меня прямо скрючивало от ужаса.

— Что, что! В тюрьму мы с отцом пойдём — вот что!

...И опять стучали мои зубы.

В школе все, ну абсолютно все дети травили политические анекдоты про Брежнева. Я всегда вежливо смеялась, но сама никогда, ни разу не рассказала ни одного, хотя знала их больше других.

— И правильно! — хвалила меня мама. — Мало ли что...

Иногда я всё-таки ляпала что-нибудь не то, типа «Сталин был настоящим убийцей!», а потом неслась домой, приседая каждую минуту от спазмов ужаса в животе, врывалась в квартиру почти с криком:

— Мамочка, а я вот сегодня такое сказала... А ничего не будет? Ничего?

Чаще всего меня успокаивали, но при этом говорили: «Всё-таки следи за языком-то». Да я следила, следила... Только иногда что-нибудь вырывалось из меня почти само по себе почему-то.

Конец апреля, пасха. Я училась классе в пятом. С самого утра моя мама обзванивает своих подружек со словами «Христос воскресе». Когда звонят ей, она ответствует: «Воистину, милая!» Мама улыбается, она довольна, и я вроде как проникаюсь мыслью, что происходит что-то хорошее, что сегодня какой-то не совсем мне понятный и знакомый, но праздник.

Я набираю номер своей любимой подружки и с мамиными интонациями говорю:

— Христос воскресе!..

Дальше я не успеваю сказать ни слова. В коридор, где стоял столик с телефоном, выскакивает мама с перекошенным от злости лицом и кричит страшным шёпотом:

— Да что же ты, зараза, творишь! С ума сошла, идиотка? Всех нас подставляешь!

Трубка вываливается у меня из рук, я с ужасом гляжу на маму. Что же я натворила?

— Ты нам с отцом неприятностей хочешь? Хочешь, чтобы нас растоптали?

От кошмара содеянного я чуть не потеряла сознание. Меня сильно затошнило. С тех пор я ни разу в жизни не произнесла пасхальных слов. И отнюдь не потому, что я — атеистка. Просто они у меня застревают где-то в глотке. И не произносятся. Я очень испугалась тогда...

Помню одну любопытную сцену у нас дома, за столом с гостями. Мама, как это бывало часто, завела экстремально-политическую беседу. Эту тему друзья моих родителей, конечно, радостно подхватили, но очень быстро начали недоумённо поглядывать то на меня, то на маму... Потом кто-то не выдерживал и осторожно спросил:

— Галочка, зачем ты всё это при девочке-то?

— А что? — заносчиво вскинулась мама. — А что такого?

— Ну, зачем это ребёнку... Зачем ей это знать сейчас и что ей с этим делать?

— А я считаю: пусть знает! — гордо и по-ленински убеждённо отчеканила мама. — Пусть живёт не по лжи.

Я ею так гордилась! Да, конечно, все эти люди — трусы и лицемеры и делают из своих детей таких же, как они сами. Только так, как говорит моя мама, и надо, только так и правильно! Но... трудно очень. Очень трудно — мне... Двоемыслие в космическом масштабе да с раннего возраста — испытание для психики на уровне недоброго научного эксперимента с мышками: сколько, интересно, это маленькое животное ещё выдержит ударов электричеством по определенному участку мозга, пока не решит уже, наконец, повеситься на собственном хвостике в своей клеточке?

Но получилось так, что меня-то мама ого-го как научила жить «не по лжи»! Не в упрёк родителям, но нельзя не сказать о том, что в молодости они были убеждёнными комсомольцами, а позже и коммунистами, мама, кажется, хронически во всех учебных заведениях была комсомольским вожаком и верила в Сталина, как потом стала верить в бога. Родители всю жизнь состояли в партии, и очень она, эта партия, им помогла в карьере, да и всякие подачки с «барского стола» у нас в доме водились. Для тех, кто понимает: книжный список, киношный абонемент, курорты от 4-го управления, от него же отличное медицинское обслуживание... Папа даже был секретарём партийной организации журнала, где он работал.

Я не упрекаю родителей в том, что они всем этим пользовались, нет, упаси бог! Тем более не сужу их, молодых, за веру в коммунизм. А партийные подачки... Что ж, надо было жить, выживать, растить детей... Но получилось так, что именно их дочь, полностью впитавшая мамино воспитание (вроде бы как), по крайней мере, верившая каждому сказанному мамочкой вслух слову и считавшая её непогрешимой во всём абсолютно, на полном серьёзе стала диссидентствовать уже класса с пятого и ушла, как было модно тогда выражаться, во внутреннюю эмиграцию. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я наотрез отказалась вступать в комсомол — исключительно из гигиенических соображений и внутреннего протеста против «жизни по лжи». Кто же больше всех на меня кричал по этому поводу? Мамочка моя.

— Тебе просто лень выучить этот чёртов устав! — орала она, как сейчас помню, однажды после ужина и очередной моей заявки, что в «эту банду юных коммунистов я не пойду». — Совсем уже обалдела? Чем ты лучше других?

— Я — хуже, — согласилась я мрачно. — Я всегда хуже. И всех хуже. Но проходить процедуру вступления в это г... не желаю.

— И дальше что? В дворники? — продолжала кричать мама.

— Пусть в дворники, — упрямо бубнила я. — Но в комсомол не пойду.

Наверное, это был мой первый бунт. Но, оказалось, успешный. Я не вступила в ряды ВЛКСМ (а это, между прочим, был 1979 год — расцвет советского маразма). Я тогда поссорилась с мамой. И никак не могла взять в толк...