Мама мыла раму - [64]

– Это я-то не замечаю? – начала наступать на Катьку Самохвалова.

– Ты!

– Значит, я? – поджала губы Антонина Ивановна. – Я-а-а… А знаешь ли ты, Катя, чего мне стоило тебе эту жизнь сохранить? Сколько бессонных ночей мне это стоило? Сколько слез мне это стоило? И ради чего? Ради того, чтобы ты, как только титьки выросли, мне тыкать начала? Значит, когда тебе плохо, мама нужна. А когда хорошо, не больно надо? Что ж ты, когда в Москву тебе приспичило ехать на Андрюшечку посмотреть, мне всю плешь проела? А когда маме твоей глоток свежего воздуха понадобился морского, дулю выкатила? Я-а-а-а в твою жизнь вмешиваюсь?! Я-а-а-а?! Да если бы не ты, я б давно уже счастливо жила, по углам не мыкалась, замуж вышла, как сыр в масле каталась! Ты у меня сколько лет отняла? Сначала отец твой, потом – ты! Сколько лет! И вот теперь силу свою почувствовала? Мама не нужна? Подыхай, мама?!

– Я такого не говорила, – сделала шаг вперед Катька.

– А и говорить не надо! – скривилась Антонина. – И так все видно.

Самохвалова расцепила сложенные на груди руки и ткнула в дочь пальцем:

– А теперь слушай меня, сопля зеленая! Рот свой закрыла, чтобы я тебя больше не слышала. Пока я тебя кормлю, пою и одеваю, будешь делать то, что тебе положено. А не будешь – придушу собственными руками, раз до сих пор сама не задохнулась. Поняла?! – грозно переспросила Антонина Ивановна, и Катька под ее напором попятилась. – Поняла, я спрашиваю?

Девочка съежилась и попыталась проскользнуть в комнату, но не тут-то было. Самохвалова схватила Катьку за руку с такой силой, что на запястье проступили красные пятна.

– Поняла?

– Поняла, – выдохнула Катерина, и Антонина ослабила хватку.

– Вот так-то! – праздновала победу Самохвалова, глядя дочери вслед.

Вечером пришел Солодовников, в очередной раз воскресший и допущенный в святая святых – самохваловское жилище. Инициатором его прихода выступила Антонина, накануне принявшая от своего поклонника предложение о совместном отдыхе в Крыму. Дело оставалось за малым, обещала ему Антонина Ивановна, Катьку уломать – и все, можно брать билеты.

Помня предыдущий опыт, встречи с Катериной Петр Алексеевич боялся как огня. Даже перед зеркалом репетировал, чтоб солиднее было и доверие внушало. Галстук подбирал, шляпу, брился начисто, чтоб ни-ни, ни ворсинки, ни волосинки. «Хитрость города берет», – успокаивал себя абсолютно бесхитростный Солодовников и думал, с чего начать.

Еще вчера Тонины слова внушали ему уверенность, а сегодня Петр Алексеевич печально рассматривал свое отражение в витрине гарнизонного магазина, в недрах которого собирался приобрести «что-нибудь к столу». Отражение, прямо скажем, не впечатляло, но зато позволяло прямо на месте произвести экспресс-терапию измученного ночными раздумьями образа.

Плечи сутуловаты? Расправим плечи! Спина сгорблена? Будет как струночка! Штанина задралась? Расправим штанину. Не только штанину – жизнь поправим, расправим, как смятый лист, утюгом прогладим – и все, дело в шляпе. Нечего бояться!

Солодовников улыбнулся отражению в витрине и гордо шагнул к заветным дверям. Все складывалось как нельзя лучше: пирожные, торты, в алюминиевом поддоне – щербет, в стеклянных вазочках – «Кара-Кум», «Красный мак», «Резеда», «Ласточка».

«Нельзя конфеты», – схватил себя за руку Петр Алексеевич, разволновавшийся от радующих слух названий: «Кара-Кум», «Ре-зе-да»…

– Десять заварных, пожалуйста, – попросил Солодовников и достал два двадцать мелочью.

– Пожалуйста, – буркнула за прилавком продавщица и, вооружившись щипцами, схватилась за целлофановый пакет.

– Будьте любезны, – обратился к ней Петр Алексеевич, – положите пирожные в коробку.

– Где я тебе ее возьму-то? – резонно поинтересовалась женщина.

– По положению, – вежливо, но требовательно пояснил Солодовников, – к пищевой продукции прилагается соответствующая тара.

   – А чем тебе это не тара? – взмахнула целлофановым пакетом перед самым лицом покупателя побагровевшая продавщица.

– Я настоятельно прошу вас положить мои пирожные в коробку, – тихо настаивал Петр Алексеевич.

– Мужик, – попросила скопившаяся за Солодовниковым очередь. – Ты, давай уже, бери свои пирожные и дай людям отовариться.

– Это не я вас задерживаю, – объяснил Петр Алексеевич.

– Я, что ли? – по-хамски уточнила торговка. – На, бери свои пирожные и иди, куда шел. Коробку ему подавай. Главное, два двадцать мелочью, а туда же – «каро-о-о-опку»!

– Каро-о-опку! – понимающе захихикала очередь и надавила на Солодовникова, в руки которого продавщица вставила прозрачный, но уже измазанный изнутри белковым кремом пакет.

Петр Алексеевич сделал шаг в сторону, с недоумением посмотрел на то, что оказалось у него в руках, и положил пакет обратно на прилавок.

– Деньги не верну! – предупредила его продавщица.

Расстроенный Солодовников побрел к выходу. Настроение оказалось окончательно испорчено.

– Придурок! – бросила вслед тетка за прилавком, воодушевленная одобрением очереди.

– Придурок! – подтвердила продавец из мясного отдела, и магазин зажил привычной жизнью.

Петр Алексеевич прошел вдоль длинной витрины, миновал квасную бочку, корявую будку сапожника, гарнизонное ателье и не на шутку растревожился. В груди недобро подскакивало печальное солодовниковское сердце, а в голове шевелилась одна-единственная мысль: «Дурной знак! Плохая примета!»