Малый круг - [52]

Внезапно Петя почувствовал: якорь отстал от его ног. Как воздушный пузырь, Петя устремился вверх, вылетел из заводи, разевая рот, глотая воздух. На берегу его дожидалась сорванная кувшинка.

Петя вернулся в дом, налил в кружку воды, поставил кувшинку.

Второе задание, таким образом, было выполнено.

Разбудила его рано утром Наташа. Солнце наполняло комнату. Петя подумал, что, пожалуй, это счастье — просыпаться таким вот солнечным утром и видеть рядом любимого человека.

— Слышишь, что-то гудит? — спросила Наташа.

Действительно, доносился какой-то слабый гул, скорее убаюкивающий, нежели тревожный. Петя явственно различил в нем разбивку на такты.

— По-моему, это бульдозеры, — сладко зевнул он, — в конце концов мне это надоело! Надо пойти в деревню, собрать подписи, обратиться в сельсовет… Надо собрать этот, как его… сход! Где мы живем?

— Да-да, только потом, — перебила Наташа. — Скажи, есть что-то такое в природе, чего ты боишься больше всего на свете? Допустим, зверей или каких-нибудь природных явлений? Грозы не боишься?

Петя задумался.

— Пожалуй, землетрясения, — ответил он. — Раз в Средиземном море у нас на корабле хлопок загорелся. Потушили кое-как, но корабль попортился. Встали на ремонт в танжерский док. Прямо в порту жили в белой такой одноэтажной гостинице. Там еще был внутренний двор, верблюдов привязывали. Так вот, однажды там случилось землетрясение. Пять, что ли, баллов. Ночью. Я перепугался, как никогда в жизни.

— Вставай, — одними губами улыбнулась Наташа. — Надо ехать.

— Куда?

— К твоим родителям. Быстрей. Должен же ты меня с ними познакомить.

— Да, но почему в такую рань? Электрички хоть начали ходить? И потом мы же хотели в деревню…

— Потому что землетрясение — третье твое испытание! Где твоя рубашка? В деревню потом!

Они выбежали из дома, миновали дачный поселок и только на открытом пространстве полей перевели дух.

— С чего ты взяла? — засомневался Петя. — Что еще за землетрясение?

— Не знаю, — ответила Наташа, — просто мне так показалось.

Поля вывели их к самому краю оврага. Дальше был мостик, а сразу за ним станция. Перейдя мостик, Петя зачем-то оглянулся. Там, где мгновение назад был чистый воздух, стояла Смородина. Только не прежняя — худая, зеленоволосая, точно сплетенная из коричневых корзинных прутьев, а вечно юная и бессмертная, с пустым колчаном на поясе. Рядом нетерпеливо и смешно перебирала копытцами белая лань. Петя зажмурился, а когда открыл глаза, опять увидел один чистый воздух.

МАЛЫЙ КРУГ

Ключи от своей квартиры он взял у соседей. Соседи — молодые муж и жена — хлопали его по плечу, дергали за ремень, говорили: «Ну, солдат! Ну, орел!» Потом завели на кухню и налили рюмку водки — он выпил не закусывая; просили заходить, если что понадобится.

Вернувшись из армии, где он прослужил год после окончания Литературного института (в дипломе значилось «литературный работник»), Андрей Садофьев первым делом позвонил своей бывшей жене Юлии и договорился с ней встретиться на следующий день. После этого он отправился в трехэтажный кооперативный гараж к изрядно запылившемуся за год «опель капитану» и до вечера копался в моторе. К одиннадцати часам «опель» блестел, как хромовый офицерский сапог, и был готов к выезду. Самая большая скорость у него была семьдесят километров, и Андрей боялся, как бы за время стояния в гараже она еще не убавилась.

У «опеля» были роскошные, обитые натуральной кожей сиденья и серебряная насечка под спидометром «Ганновер, 1944».

Андрей не читал ни одного романа Юлиана Семенова, из фильма «Семнадцать мгновений весны» смотрел всего три серии, но за свой «опель» получил кличку «Штирлиц», избавиться от которой никак не мог. Одна малознакомая девушка даже в армию писала ему: «Здравствуй, дорогой Штирлиц!» Андрей подозревал, что она просто забыла его имя. Подписывался он всегда: «Счастливо! Твой А.»

Армия дала Андрею много новых впечатлений, и по возвращении он собирался написать цикл солдатских северных рассказов.

Андрей провел год на Крайнем Севере, где никогда до этого не был, и освоил специальность кочегара. Днем Андрей спал, а ночью прокачивал отопительную систему казармы, кидал уголь в котлы и следил за показаниями термометра. Иногда он пробовал писать стихи, но почти все тут же и сжигал, благо далеко не ходить. Котлы гудели, вода в трубах закипала и булькала, листки со стихами мгновенно закручивались в огне черными спиралями и ломались. Андрей открывал заслонку и смотрел на огонь.

В кочегарке было тепло, а на улице пурга. К утру снег обычно заваливал казарму, и солдатам приходилось выбираться через специальную дверь на крыше, чтобы лопатами откапывать вход. Андрей работал вместе со всеми, потом сдавал смену второму кочегару и ложился спать. До армии он не подозревал, какое это блаженство — ложиться спать утром, а вставать вечером. И сейчас ему казалось странным, что он сидит не на скрипучей табуретке около котлов, а в кабине трофейной машины, доставшейся ему от деда-генерала, и не смотрит, как огонь сжирает стихи, а думает о том, как завтра вечером встретится с бывшей женой.

Последний раз они виделись ранней осенью прошлого года. Андрей подъехал к гуманитарному корпусу университета на Ленинских горах и поставил «опель» напротив входа. Тогда ему в голову пришла великолепнейшая стихотворная строчка: «Бродит осень по колено в листьях», и он пожалел, что поблизости нет ни одного поэта.