Малый драконий род - [2]

Вариен вздрогнул и шевельнулся. Я затаила дыхание, чтобы позволить ему вновь спокойно погрузиться в сон. Он так дорог моему сердцу, так отважен, так добр... Я убедилась в его мужестве, еще когда он был в своем прежнем, драконьем обличье: тогда он осмелился презреть законы своего народа ради того лишь, чтобы встретиться со мной, пообщаться, научиться кое-чему и в итоге — хотя поначалу мы об этом даже и не подозревали — обрести во мне свою любовь. Точно какое-то безумие овладело нами обоими: никогда ранее не встречавшиеся, мы за каких-то несколько дней глубоко осознали, что предназначены друг для друга. Это было восхитительно и в то же время ужасно — знать, что ты повстречал наконец ту самую душу, что является словно отражением твоей собственной, и при этом понимаешь, что никогда не сможешь слиться со своим любимым телесно. Мы не видели для себя надежды, ибо знали, что другого пути для нас нет. И мы дали друг другу клятву верности — кантри и гедри, дракон и человек. Обреченные быть навечно разделенными в теле, мы соединились сердцем и разумом...

Я протянула было руку, чтобы прикоснуться к Вариену, но вовремя спохватилась. Не хотелось будить его в столь чудесный миг. Спокойно и безмятежно смотрела я, как он спит, видела, как мягкие лучи зимнего солнца поблескивают на его ресницах, и упивалась веявшим от него благоуханием. Чуть дыша, я осторожно провела рукой вдоль его лица, в дюйме от кожи... Сейчас, когда с той поры прошли уже многие годы, я то и дело вспоминаю это мгновение — так, словно оно случилось сегодня утром. Неумолимое время уже изменило мой облик, и в жизни мне не раз приходилось и радоваться, и печалиться; но именно то первое утро моей новой жизни все так же озаряет мне сердце — как будто солнце, благословившее тогда лик Вариена, никогда прежде не одаривало своими лучами ни одного смертного.

Я уселась, обняв себя за плечи, мечтая снова оказаться в его объятиях, — я знала, что так и произойдет, едва лишь он проснется, но мне нравилось само чувство предвкушения. Раньше я и надеяться не смела, что ко мне может прийти такая любовь. Прежде, до кончины Хадрона, я старалась вообще не думать о любви. В королевстве Илса, где я родилась, выросла и прожила всю жизнь вплоть до минувшей осени, девушки, которым не удается выйти замуж к двадцати годам, обречены на одиночество. А мне в День осеннего равноденствия исполнилось двадцать четыре, и я уж думала, что придется всю жизнь спать в пустой постели, но тут вдруг — раз! — и рядом со мной лежит повелитель кантри.

Повелитель кантри. Драконий царь. Он рассказывал мне, что среди его народа царями не рождаются — их избирают. Его провозгласили царем, когда он был еще юн, и в расцвете лет его больше всего тревожило дальнейшее благо своего народа. Беспокойство за судьбу сородичей не покинуло его и после того, как он обрел человеческий облик. Во время своего пребывания на Драконьем острове я помогла одной из его народа, госпоже Миражэй, при рождении детеныша — первого за последние пятьсот лет. Это стоило мне рук: тогда я их страшно обожгла; но если бы я не оказала помощи, мать и детеныш погибли бы. Пять сотен лет — слишком большой промежуток даже для народа-долгожителя. И если положению не суждено вскоре перемениться, кантри обречены — и Вариен никогда не забывал об этом. Став человеком, он хотел передать правление Шикрару, своему лучшему товарищу и старейшему из кантри, однако народ его решил на совете, что он будет оставаться для них царем даже в своем новом обличье. Шикрар сказал, что позже кантри все это еще обсудят, однако до сих пор мы от них не слышали никаких вестей...

Я была глубоко погружена в свои мысли, но тут Вариен пошевелился, и я вновь взглянула на него.

Он медленно раскрыл глаза — изумительные, темно-зеленые, окаймленные серебром ресниц. Увидев меня, он улыбнулся — улыбка его была подобна утреннему солнцу, что сияло у него в глазах, — и если раньше он был просто красив, то теперь он мне показался самой Любовью в человеческом обличье...

Все его сородичи обладают даром, называемым «истинной речью», — это способность общаться мысленно. К своему удивлению, я обнаружила, что тоже владею этим даром, — люди называют его «бессловесной речью», и куда чаще об этом можно услышать из рассказов у камина, нежели столкнуться воочию. Вариен по-прежнему владел истинной речью, но теперь это было для него почти так же непросто, как и для меня: подобное общение, если оно длилось слишком долго, вызывало сильную головную боль. Благо, что нам было даровано счастье слышать и понимать друг друга без подобных усилий и мук.

И вот этим солнечным утром, лежа подле меня в серебристо-золотом сиянии, он явил мне свой разум. Слов не было, но мне была слышна вся его душа, преисполненная любви, и еще — музыка. О святая Шиа, Матерь всех нас, мне слышалась музыка! Когда-то сердцем и разумом мы слились с ним воедино в полете влюбленных — там, в его темных чертогах на Драконьем острове, — и тогда вместе сложили новую песню, а теперь эта же мелодия звучала у меня в голове, сообщая сердцу больше, чем могли сказать самые изысканные слова. Красота ее была неописуемой.