Вы скажете - смешно?
Возможно, возможно, кому-то и вправду бывает невпопад смешно.
Я себя отвратительно чувствовал и решил, благо суббота, высидеть дома и никуда не ходить.
И тут я внезапно подумал, что и впрямь это письмо, как ни крути, адресовано мне.
Исключительно мне.
«Бегите за кордоны», - сказано там.
А не разные ли это страны - ночь и день? Не выйти в ясный день - значит, спрятаться, бежать в глухую ночь, в иную, по сути, державу.
Стало быть, я следую совету письма. Ах, господи, как сами всё мы усложняем!..
Малюта!
Вот кто во всем виноват!.. Малюта был, Малюта есть, Малюта будет.
Ну, уж нет, сказал я себе, не будет. Я, понятно, высижу сегодня дома - пусть он думает, что я и вправду ему верен, а уж завтра.
Что же, завтра мы посмотрим.
Промелькнула, впрочем, хитрая мыслишка: «Ведь пятьсот рублей, поди-ка, точно - серебром.»
Я чуть замешкался. Соблазн, конечно, и немаленький.
Не так уж нынче мы богаты. Это часто угнетает, не дает спокойно думать. Тужишься, изобретаешь что-то, лишь бы выкрутиться, - и впустую все. А тут.
Да наплевать, в конце концов, есть вещи поважнее, есть какие-то пределы, черт возьми!
Я схватил письмо и разодрал на мелкие клочки, и вышвырнул в окно, пустив в дом порцию пьянящей стужи.
Я не хотел читать. Я знал, что там написано. Я всё-всё знал. Так мне казалось.
Почему, кто надоумил вдруг?
И было чувство, будто под окном, внизу, среди сугробов, как раз сейчас стоит Малюта и, смешно раскинув руки, ловит пляшущие на ветру бумажные обрывки, чтоб, собрав их воедино, где-то затаиться и опять прислать мне новое письмо, по сути, то же самое, где будет вновь благодарить - за дело доброе, за то, что давеча помог.
А я не представляю, можно ли совсем без добрых дел! Хотя, естественно, всегда средь них способно затесаться и такое, словно бы случайное, последствия которого не сразу и видны, непредсказуемы, если угодно.
Думаешь, как лучше, а выходит.
Черт-те что!
Вот так и помогаешь сплошь и рядом: сам не зная, для чего, неведомо кому. Натура, видите ли, благородство застарелое в крови.
Вот на таких, как ты, и держится Малюта. И такими именно, как ты, он и силен.
Так что же, мне теперь всю жизнь молчать и прятать письмецо, как делали родители, бояться?
Связан, по рукам-ногам опутан чьей-то благодарностью до самой гробовой доски?
Вздор, бред!
Я снова резко распахнул окно и поглядел на белый снежный тротуар.
Вот странно - ни души. А ведь суббота!
И тогда я заорал что было сил:
- Малюта, сволочь, ненавижу!
- Вижу-вижу, - отозвалась улица, раскатисто смеясь.
Я вновь с отчаянием глянул вниз.
Веселая поземка закружилась возле светофора и беспечно улетела прочь.
- Проклятье! - простонал я. - Неужели так и мучиться всегда?!
И улица, вздохнув, ответила:
- Да-да.
