Малыш и река - [14]
Душа бросилась бежать, но Гатцо, выпрыгнув из укрытия, поймал ее на лету.
— Я ее держу, — крикнул он. — Это девчонка! Вот она!
Лодка доплыла до берега, и я присоединился к Гатцо.
Он держал девочку за руки. Она не сопротивлялась. Кажется, она была нашего возраста, но в темноте я толком ее не разглядел.
— Что ты тут делаешь? Кто ты? Где твой дом? — забросал ее вопросами Гатцо. Девочка молчала, но было видно, что она нас не боится.
— Тебе не сделают ничего плохого, — сказал Гатцо, смягчившись, и отпустил ее руку.
Тогда она заговорила:
— Я вас знаю. Вы приплыли в мертвый рукав больше недели назад. Вас ищут по всем деревням…
Я похолодел от ужаса. Но Гатцо спокойно спросил:
— Правда? Нас ищут? И кто?
— Полицейский из нашей деревни Пьеруре…
— Скажи, как же он нас ищет?
— Утром, в одиннадцать часов, на площади он бьет в барабан и всех об этом извещает. Потом возвращается к себе. И так продолжается четыре дня подряд… Все уже в курсе.
— Тогда мы можем спать спокойно. А ты? Ты никому не скажешь?
— Я никому ничего не скажу, — ответила девочка. — Но вас и еще кое-кто ищет. И он-то как раз скорее найдет.
Тут Гатцо забеспокоился:
— Какой он?
— Высокий, сухощавый, кожа смуглая. Он приплыл по реке на старой лодке-развалине.
Я с ужасом догадался:
— Это Баргабо. Мы пропали!
Девочка продолжала говорить:
— Он здесь со вчерашнего вечера. Все видели, что он появился одновременно с кукольным театром.
— Каким кукольным театром? — спросил Гатцо, и его голос задрожал.
— Кукольным театром для детей. Завтра под вязом он даст представление. Этот театр приезжает каждый год. Спектакль будет вечером после ужина. Всегда приезжает один и тот же театр. В прошлом году артистов было двое. А в этом приехал только один старик…
Она замолчала. Гатцо тоже молчал.
— Мне пора домой, — вдруг сказала девочка.
Мы проводили ее до леса. Она шла впереди и хорошо видела в темноте, как Гатцо. На лесной опушке мы стали прощаться. Под деревьями было темно, и Гатцо удивился, что ей, такой маленькой, не страшно.
— Почему ты ходишь по ночам на берег реки? — спросил он.
Девочка молчала, и Гатцо повторил свой вопрос, так ласково, что она заговорила.
…Родители ее умерли. Совсем маленькой ее взяли на воспитание. Она служила у хороших людей, папаши и мамаши Сатюрнен. У них был единственный двенадцатилетний внук Константен. В одно прекрасное утро все трое надолго уехали, а ее оставили ее одну дома со старой служанкой, которая постоянно бранилась. Говорят, что теперь они живут в далекой грустной стране. Только одному Богу известно, почему. И там, конечно, они тоже стали грустными и не смеют вернуться домой. Поэтому ночью она тайком ходит молиться Божьей Матери Сонных Вод, чтобы та помогла им вернуться в деревню, где все по ним скучают…
Эта история нас растрогала. Рассказывая, девочка и сама разволновалась, а под конец расплакалась.
Гатцо взволнованно спросил ее:
— Как тебя зовут, малышка?
— Гиацинта, — ответила она и опять заплакала.
В эту минуту в сосновой роще раздались чьи-то шаги. Странные шаги, поступь большого животного.
— Это хищник! — с ужасом воскликнул я. — Это ракаль!
— Вовсе нет, — сказала малышка. — Это мой осел. Он пришел за мной.
Показалась тень. Из темноты вышел осел.
— Подойди, Кюлотт, хороший мой, — позвала его девочка. — Сюда, сюда… Не надо больше их пугать…
Осел подошел. Это был превосходно выдрессированный осел. (Стало быть, звали его Кюлоттом.)
— Это наш деревенский волшебный осел, — таинственно прошептала Гиацинта.
Быть может, она так шутила над нами.
Вдруг она погрустнела.
— Завтра я не приду. Я хочу пойти в кукольный театр. На деревенской площади будет представление для детей. Ночи теперь лунные…
Мы с Гатцо оба молчали.
Гиацинта уселась на осла, и оба углубились в рощу так уверенно, будто на дворе был белый день.
Следующий день тянулся особенно долго. Мы безрадостно слонялись по острову. Днем раньше нас занимало все: птицы, мухи, лягушки, бабочки. Теперь, непонятно почему, мы не знали, чем заняться. Гатцо держался в стороне. Он почти не разговаривал со мной. Опять у него было непроницаемое лицо, которое мне так не нравилось. Его отсутствующий вид делал нас чужими. Мне было одиноко. С тяжелым сердцем я хранил молчание.
К полудню я не выдержал. Лодка стояла на якоре под скалой. Я спрыгнул на землю и отправился на прогулку…
Под сенью дубов было жарко, но струившийся сквозь листья полуденный свет успокоил меня. Маленькие рыжие белки бесстрашно и с уморительным вниманием наблюдали за мной сверху.
Беличья дружелюбность развеселила меня, и с детской беспечностью, позабыв все печали, я зашагал по лесу, где с дерева на дерево перепархивали голуби-вяхири и золотистые чернокрылые иволги.
Высоко в ветвях распевали птицы. Лес карабкался по склону холма, и вскоре сердце у меня замерло от неизъяснимой красоты широких просторов, открывшихся моим глазам. Я остановился и уселся на камень.
На закате солнца очень далеко вспыхнула алым блеском река. В большой лодке-плоскодонке два маленьких человечка неторопливо ловили рыбу накидной сетью. Слева от меня зеленые дубы и огромные сосны взбирались по склонам холмов. Близился вечер, и сгустились лилово-голубые тени в лощинах, но холмы были еще залиты солнцем.
