Малыш для Томы (сборник) - [59]

Бабушка Вика была ласковой и улыбчивой. Целовала и обнимала меня по десять раз на дню, придумывала массу всевозможных прозвищ. «Ласоньки», «ягодки», «фасоленки», «масеньки», «котеньки» и прочие смешные словечки легко спархивали с её языка.

Даваника особой нежностью не отличалась. Или, может, просто не умела её проявлять. Погладит иной раз по голове, прижмёт к себе крепко-крепко, словно боится, что убегу, – и на этом всё. Скупая на слова и улыбки, она называла меня «кызым» и – редко, только если очень недовольна мною – по имени.

Когда мне было девять, родители попали в автомобильную аварию. Мама погибла на месте. Папа умер по дороге в больницу.

Бабуля Вика приехала из Волгограда, постаревшая лет на десять, громко плакала, стенала, судорожно обнимала меня и вскоре уехала обратно в дивный волжский город, чтобы прийти в себя и научиться жить в мире, где ей пришлось похоронить единственную дочь.

Мы с даваникой остались одни. Квартиру, где я жила с мамой и папой, заперли на ключ и наведывались только проветрить, вытереть всюду пыль и вымыть окна. Мне было тяжело в этом доме, он казался мне мёртвым и одновременно настороженным, не желающим, чтобы его беспокоили. Он хранил воспоминания, как музей. А разве нормальный человек может жить в музее?

Первые месяцы после гибели родителей я помню плохо. Запало в память то, что даваника, в отличие от бабули Вики, не уронила ни единой слезинки. Сильно похудела, стала ещё молчаливее, но ни разу не заплакала. Теперь-то я знаю, что это куда хуже: слёзы смывают боль, приносят облегчение. Даваникино страдание сушило её изнутри, выскребало до дна, расцарапывало и без того израненное сердце.

Помню, она взялась каждый день что-то выпекать. Готовила всегда великолепно, особенно ей удавались блюда татарской национальной кухни. Чем замысловатее и сложнее рецепт, тем лучше. Даваника прятала свои чёрные с седыми проблесками волосы под косынку, надевала любимый фартук с синими цветами и принималась за дело. Месила узловатыми, опухшими от артрита пальцами тесто, раскатывала тонкие пласты, заворачивала в них начинку, лепила эчпочмаки, сооружала горки золотистого, сочащегося медом чак-чака, пекла пироги с калиной и яблоками, перемячи и губадию, которую, кстати, сама терпеть не могла.

Такой вкусной выпечки мне больше никогда не доводилось пробовать. Наверное, даваника добавляла в тесто нечто особенное, что не значилось ни в одной кулинарной книге. И без этого «чего-то» все другие пироги казались пустыми и пресными….

Вдвоём съесть всё наготовленное мы, разумеется, не могли, и потому даваника раздавала необыкновенные яства соседям, угощала детей, выносила тарелки на улицу и кормила каких-то старушек возле магазина.

Мне, маленькой, это казалось бессмысленным и глупым, я плакала и иногда в истерике бросала ей в лицо злые слова. Как можно думать о еде, заниматься всякой ерундой, если у тебя такое горе?! Каким же надо быть бесчувственным и жёстким человеком! И совсем, совсем не жалеть свою единственную внучку!.. Даваника гладила меня по голове, растерянно и виновато улыбалась, пыталась успокоить, говорила что-то своим глуховатым голосом – теперь уж не вспомнить, что именно.

По-русски она разговаривала с едва заметным акцентом, однако фразы строила правильно, а словарный запас имела такой, что позавидовал бы иной коренной носитель. Родным для неё, конечно, был татарский: на нём она думала, на нём пела. Меня этому языку толком не выучили: я лишь немного понимаю татарский на бытовом уровне, но объясняться не рискую.

Теперь я жалею о том, что за всю жизнь ни разу не захотела поговорить с даваникой так, как было удобно не только мне, но и ей. Ещё мне жаль, что не удосужилась научиться печь, а лишь была на подхвате, помогала нарезать, шинковать и смешивать.

Вам никогда не приходило в голову, как часто людям не хватает времени на по-настоящему важные вещи? Почему-то мы подменяем их суетными, ненужными мелочами, и охотно тратим на всё это свою жизнь…

После смерти родителей мы с даваникой были неразлучны. Она проверяла мои сочинения и то, хорошо ли я выучила стихотворение или параграф по географии. Вместе со мной осваивала никак не дававшуюся химию: мы читали запутанные тексты учебников и справочников, объясняли друг другу непонятные моменты, пытались разобраться в абракадабре молей, валентностей и формул. Она придумала фасон, скроила и сшила мне платье на выпускной. И, когда я в этом наряде вышла на сцену, и мне, единственной из класса, вручили золотую медаль, даваника заплакала в первый и последний раз на моей памяти.

Став старше, я поняла, что она невероятно проницательна, мудра и обладает уникальным умением разбираться в людях. Однажды к нам пришёл мальчик, который мне очень нравился. Вечером даваника сказала:

– Кызым, он красивый, вежливый, весёлый. Но больно уж у него всё легко. Такие быстро забывают, не умеют долго ждать и сильно любить.

Я расплакалась, разобиделась, принялась горячо доказывать, как она ошибается. И дулась до тех пор, пока мне не рассказали, что Виталик одновременно ухаживал ещё за одной девочкой из параллельного класса.