Малыш 44 - [43]

— Она — предатель?

— Отец, она — школьная учительница. Она работает. Потом возвращается домой. Работает. И приходит домой.

— Ну так скажи им это. Есть ли у них доказательства? Почему им вообще пришла в голову такая мысль?

— У них есть признание казненного шпиона. Он назвал ее имя. Он утверждал, что она работала вместе с ним. Но я знаю, что это признание — ложь. Я знаю, что этот шпион на самом деле был всего лишь ветеринаром. Мы сделали ошибку, арестовав его. Я полагаю, его признание было сфабриковано другим офицером, который пытается очернить меня. Я знаю, что моя жена невиновна. И что все происходящее — лишь месть.

Степан насухо вытер руки о фартук Анны.

— Скажи им правду. Заставь их выслушать тебя. Доложи об этом офицере. Ведь ты же обладаешь властью.

— Это признание, поддельное оно или нет, официально считается правдивым. Оно превратилось в служебный документ, в котором упоминается имя Раисы. Если я стану защищать ее, то тем самым подвергну сомнению официальный документ. Если мое начальство согласится с тем, что это признание сфальсифицировано, значит, ему придется согласиться с тем, что и остальные бумаги тоже могут быть поддельными. Поэтому оно будет стоять на своем, ведь последствия могут быть сокрушительными. Встанет вопрос о подлинности всех без исключения признательных показаний.

— А разве ты не можешь заявить, что этот шпион — ветеринар — просто ошибся?

— Могу. Именно это я и собираюсь сделать. Но если я не смогу доказать свою правоту, арестуют не только Раису, но и меня. Если она виновна, а я стану утверждать, что нет, значит, я тоже становлюсь виновным. Но и это еще не все. Я ведь знаю, как делаются подобные вещи. Существует большая вероятность того, что и вас тоже арестуют. Мишенью правосудия, согласно действующему законодательству, становятся и члены семьи преступника. Мы будем признаны виновными, потому что являемся родственниками.

— А если отречешься от нее?

— Не знаю.

— Нет, знаешь.

— Мы останемся живы. Она — нет.

В кастрюле на плите все еще кипела вода. Наконец Степан вновь заговорил.

— Ты пришел к нам, потому что не знаешь, как поступить. Ты пришел к нам, потому что ты хороший человек и хочешь, чтобы мы дали тебе честный и правильный совет. Чтобы ты заявил своему начальству, что оно ошибается и Раиса невиновна. А потом достойно встретил последствия своего поступка.

— Да.

Степан кивнул, глядя на Анну. После недолгого молчания он добавил:

— Но я не могу дать тебе такой совет. И я не уверен, что ты и впрямь надеялся на то, что я тебе его дам. Разве я могу так поступить? Правда заключается в том, что я хочу, чтобы моя жена осталась жива. Я хочу, чтобы и мой сын жил дальше. Я сам хочу жить. Я сделаю все, что угодно, лишь бы так оно и было. Если я правильно разобрался в ситуации, речь идет об одной жизни против трех. Прости меня. Я знаю, ты ждал от меня большего. Но мы уже старики, Лев. Мы не выживем в ГУЛАГе. Нас разлучат. И мы умрем поодиночке.

— А если бы ты был молод, что ты мне посоветовал бы?

Степан согласно кивнул.

— Ты прав. Я сказал бы тебе то же самое. Но не злись на меня. Чего ты ожидал, придя сюда? Неужели ты действительно думал, что мы скажем: «Отлично, мы не возражаем против того, чтобы умереть»? И чего мы добились бы своей смертью? Разве это спасло бы твою жену? И вы дальше жили бы вместе долго и счастливо? Если бы это было так, я бы с радостью отдал свою жизнь ради вас обоих. Но ведь этого не случится. Произойдет лишь то, что все мы умрем — все четверо, — но ты умрешь, сознавая, что поступил правильно.

Лев посмотрел на мать. Ее лицо бледностью соперничало с поникшим капустным листом, который она держала в руке. Но при этом она оставалась на удивление спокойной. Она ничего не возразила Степану, лишь спросила:

— Когда ты должен принять решение?

— У меня есть два дня, чтобы собрать необходимые доказательства. После этого я должен предоставить свой рапорт.

Его родители принялись готовить ужин, заворачивая фарш в капустные листья и выкладывая их рядком на противень. Голубцы получились похожими на распухшие отрубленные большие пальцы рук. Никто не проронил ни слова до тех пор, пока противень не оказался полон. Степан поинтересовался:

— Поужинаешь с нами?

Войдя вслед за матерью в гостиную, Лев увидел, что стол уже накрыт на троих.

— Вы ждете кого-то в гости?

— Да, Раису.

— Мою жену?

— Она должна прийти на ужин. Когда ты постучал в дверь, мы решили, что это она.

Анна поставила на стол четвертый прибор, пояснив:

— Она заходит к нам почти каждую неделю. Не хочет, чтобы ты знал, как одиноко ей ужинать в обществе радиоприемника. Мы к ней очень привязались.

Лев и впрямь никогда не возвращался домой к семи вечера. Правило долгого рабочего дня ввел Сталин, страдавший бессонницей, которому хватало четырех часов сна. Лев слыхал о том, что никто из членов Политбюро не мог уйти домой, пока в кабинете Сталина не гас свет, что обычно бывало лишь после полуночи. И хотя эти стандарты не распространялись на Лубянку, от них ожидали такого же самопожертвования. Немногие офицеры работали меньше десяти часов в день, пусть даже какую-то часть этого времени они вообще ничего не делали.