Малыш 44 - [119]

Раиса повернулась ко Льву. Большую часть времени он спал, как ребенок, привалившись к ней. А когда бодрствовал, то выглядел спокойным, явно не испытывая дискомфорта или раздражения. Зато мыслями он пребывал где-то далеко-далеко, да еще на лбу у него то и дело появлялись глубокие морщинки, словно он силился понять нечто очень важное. Она осмотрела его тело на предмет следов пыток и обнаружила здоровенный синяк на сгибе локтя. На запястьях и лодыжках у мужа виднелись широкие красные полосы, натертые ремнями. Его привязывали. Она понятия не имела о том, через что ему пришлось пройти, но было очевидно, что он страдает от психологических и химических травм, а не от сильных порезов и ожогов. Она погладила его по голове, а потом поднесла его руку к губам — и поцеловала. Этим и ограничивалось все лечение, которое она могла ему предложить. Она принесла ему краюху черствого хлеба и половину высохшей воблы — все, что им дали поесть. Воблу усеивали мелкие кристаллики соли, и многие заключенные держали рыбешку в руках, не решаясь съесть ее в отсутствие воды, несмотря на голод. Жажда была страшнее голода. Раиса старательно очистила воблу от соли, прежде чем по кусочку скормить ее Льву.

Лев выпрямился, сел и заговорил впервые с того момента, как они оказались в поезде. Слова его прозвучали едва слышным шепотом, и Раиса наклонилась к нему, напрягая слух.

— Оксана была хорошей матерью. Она любила меня. А я бросил их. Я не захотел возвращаться. Мой младший брат очень любил играть в карты. А я всегда отвечал ему, что мне некогда.

— Кто они такие, Лев? Кто такая Оксана? И кто твой брат? О чем ты говоришь?

— Моя мать не позволила им увезти церковный колокол.

— Анна? Ты имеешь в виду Анну?

— Нет. Анна — не моя мать.

Раиса бережно прижала его голову к своей груди, втайне опасаясь, уж не сошел ли он с ума. Окинув взглядом вагон, она вдруг поняла, что беспомощность Льва превратила их в легкую добычу.

Большинство заключенных были слишком напуганы, чтобы представлять собой сколько-нибудь серьезную угрозу, за исключением пятерых мужчин, расположившихся на верхней полке в дальнем углу. В отличие от остальных пассажиров они не выказывали страха, чувствуя себя в этом мире как дома. Раиса поняла, что это — профессиональные преступники, осужденные за кражу или грабеж, получившие намного более мягкие приговоры по сравнению с остальными политическими заключенными: учителями, медсестрами, врачами, писателями и балеринами. Тюрьма была для них родной и привычной средой обитания. Такое впечатление, что правила жизни за решеткой они знали и понимали лучше, чем правила большого мира, оставшегося снаружи. Их превосходство объяснялось не только физической силой, которой они явно не были обделены; Раиса заметила, что охранники передали им часть своих полномочий. С ними разговаривали как с равными или почти равными — по крайней мере так, как один мужчина может разговаривать с другим. Остальные заключенные явно боялись их. Им уступали дорогу. Они могли спрыгнуть со своей полки, воспользоваться туалетом или сходить за водой, не боясь лишиться своего драгоценного места. Они уже потребовали у одного мужчины, которого наверняка не знали, отдать им свои туфли. А когда он спросил почему, ему равнодушно объяснили, что его туфли проиграны в карты. Раиса была благодарна за то, что этот мужчина не попробовал выразить протест.

Новые правила, новый мир.

Он молча протянул им свою обувь, получив взамен разбитую и дырявую пару.

Поезд остановился. Из каждого вагона раздались крики — люди требовали воды. Но охранники или пропускали их мимо ушей, или насмехались, передразнивая:

— Воды! Воды! Воды!

Как будто в этой просьбе было что-либо грязное или недостойное. А охранники, похоже, столпились возле их вагона. Дверь откатилась в сторону, и заключенным приказали отойти от нее. Охранники вызвали этих пятерых. Те спрыгнули вниз со своей полки, как хищные звери в джунглях, проталкиваясь сквозь толпу, и слезли на землю.

Раиса буквально кожей ощутила — что-то должно произойти. Атмосфера накалялась. Она опустила голову, тяжело дыша. Прошло совсем немного времени, и она услышала, как возвращается пятерка. Она ждала. А потом медленно подняла голову, глядя, как мужчины неторопливо залезают обратно в вагон. Вся пятеро смотрели на нее.

Тот же день

Раиса взяла лицо Льва в ладони.

— Лев.

Она слышала, как они приближаются. Деваться ей было некуда — повсюду на полу сидели и лежали заключенные.

— Лев, послушай меня, у нас неприятности.

Он не пошевелился. Казалось, он не отдавал себе отчета в грозящей им опасности.

— Лев, пожалуйста. Умоляю тебя.

Бесполезно. Она встала и повернулась лицом к приближающимся уголовникам. А что еще ей было делать? Лев так и остался, съежившись, сидеть на полу позади нее. План Раисы был прост: сопротивляться как можно дольше.

Главарь, самый высокий из всех пятерых, шагнул вперед и схватил ее за руку. Раиса ожидала этого и попыталась ударить его в глаз свободной рукой. Ее ногти, грязные и неухоженные, впились ему в кожу. Она могла выцарапать ему глаза. Мысль эта промелькнула у нее где-то на самом краю сознания. Но она лишь разодрала ему лицо. Мужчина швырнул ее на пол. Она упала на заключенных, которые поспешно расползлись в стороны. Это была не их драка, и помогать ей они не собирались. Она должна будет рассчитывать только на себя. Пытаясь отойти как можно дальше от уголовников, Раиса вдруг обнаружила, что не может двинуться с места. Кто-то держал ее за лодыжку. Откуда-то протянулись другие руки, приподняли ее и опрокинули на спину. Один из бандитов упал на колени и прижал ей руки к грязному полу, а главарь пинком раздвинул ей ноги. В руке он держал кусок толстой зазубренной стали, похожий на кривой гигантский зуб.