Мальтийское эхо - [3]

— Везу в редакцию. Утром, сразу по приезде, необходимо быть в издательстве.

— А я вот служил, вышел в отставку майором, — сказал Николай гордо. Потом нахмурился, налил третью и мгновенно выпил. — Пусть теперь другие послужат.

Николай все больше пьянел и мрачнел.

— А о чем там у тебя? — сосед кивнул на рукопись.

— Да так, истории из древности.

— А почему из древности? Лучше бы что-нибудь о природе или об армии. Лукавые вы все… — глаза Николая сузились и стали злыми.

Между писателем и вероятным читателем возникла пропасть. Андрей вспомнил, как в молодости встречался с «рабочими коллективами» и читал по линии общества «Знание» лекции о трудном международном положении. И сам был в этом трудном положении. Всем этим токарям и наладчикам было наплевать на судьбу Луиса Корвалана. А вот что касается истории или литературы, некоторые мнили себя большими знатоками…

Уйти в вагон-ресторан и там поработать? Нет, эти хемингуэевские штучки могут иметь самые серьезные последствия. Придется продолжать «творческую встречу».

Андрей убрал рукопись в сумку, лег, прикрыл глаза газетой и стал по памяти «пробегать» повесть.

«Павел — первоверховный апостол, священномученник. Прежде он назывался Савлом и был гонителем христиан».

Николай допил бутылку, плотно закусил, прилег и стал что-то бубнить себе под нос о «главном в жизни». Студенты куда-то пропали сразу и надолго, видимо, где-то рядом ехали друзья. Семейная пара на боковых местах почаевничали и улеглись подремать. Вообще, вагон на удивление был тихий, ни тебе фанатов, ни тебе дембелей. Удача прямо, не вагон — а «философский пароход».

«Апостол Павел из гонителя превратился в свидетеля о Христе. Он ведь не был, как другие апостолы, с Христом живым и вдруг оказался лицом к лицу с Христом воскресшим. Савл, по поручению Синедриона и римских властей, был направлен в Дамаск с целью преследования учеников Христа. Но Господь усмотрел в Савле «сосуд избранный», и на пути туда, ослепив, а потом вернув ему зрение, призвал к апостольскому служению».

«Да», — подумал Андрей, вспомнив Пушкинского «Пророка», — «Прав Николай: есть «главное в жизни»». Он вспомнил так же, как в студенческие годы наряду с лекциями Г.Н. ему очень нравились лекции по философии, которые читал профессор Гисманик Марк Григорьевич. Он был похож на монаха-капуцина, с венчиком кудрявых волос вокруг лысой большой головы, с вкрадчивым, мягким, чуть картавым голосом, с пухлыми пальчиками, которые аккомпанировали мыслям. И с этаким обликом Марк Григорьевич нес гражданско-политическое служение воинствующего атеиста. Он читал лекции, участвовал в диспутах. Даже нам, студентам, было видно: притворялся. Вспомнилось, как на экзамене по историческому материализму Андрею попался вопрос о роли искусства. В учебниках того времени эта роль была скучнейшая: воспитательная, познавательная и эстетическая. В общем, «кушать подано». С гениями все вроде понятно: одни, как апостол Павел, «глаголом жгут сердца людей», другие рисуют, ваяют, сочиняют музыку. Вопрос «С кем вы, мастера культуры?» Андрей периодически обдумывал, переиначивая «Зачем вы, многочисленные мастера культуры?». Наиболее импонировал ответ умницы Ю. Лотмана. С его точки зрения, даже у Создателя впереди поле случайностей и проблема выбора, и мир движется вперед по одному из возможных путей, оставляя позади себя ту историю, которую мы пытаемся понять и изучать. Так и самый обыкновенный «мастер слова» может в свое удовольствие сочинять свои истории. В конце концов, если веришь в себя, делай что хочешь, и не всегда, что надо. Пиши свои сочинения «в стол», покажи соседке. Если повезло читать лекции по гуманитарным дисциплинам, то можно в меру «полетать».

Николай наконец-то заснул. Рукопись снова была извлечена из сумки. Андрей листал рукопись быстро, выхватывая из повествования главное и делая пометки на полях. Особенно Андрея занимала история кораблекрушения апостола Павла у берегов Мальты.

— 3 -

Как прекрасно приехать в Ленинград ранним утром. Восемь лет учебы студентом, затем аспирантом в 1970–1979 годах — самое лучшее время в жизни, самое главное время для жизни. В те далекие годы Андрей услышал песню, кажется Рождественского, и связал ее с Питером: «…город в утренней дымке, город ранней весной… город, где ты невидимкой рядом со мной». Услышал один раз, и больше, почему-то, никогда. А запала в душу навсегда. И сам город невидимкой убаюкивает душу, возрождает любовью.

Когда позднее ненадолго наезжал в Питер, по делам или просто отдохнуть на день-другой, маршрут составлялся традиционный. Сейчас пять утра, сумка оставлена в камере хранения Московского вокзала, отсюда же в 6:30 завтрашнего утра нужно следовать дальше до места. Побродить Андрей планировал до полуночи, а затем можно почитать и подремать на вокзале, если на ночь не удастся снять жилье.

Вот и стрела Невского проспекта, с полчаса неспешно можно пройтись пешком в сторону Адмиралтейства, потом проснувшимися троллейбусами до Казанского собора. Дальше, оставляя справа Дворцовую площадь, через сквер — до «Медного всадника». Утро чудесное, как чудесны творения Росси, Монферрана и Фальконе. Вдоль Невы путь лежал до Дворцового моста. Андрей с волнением и нежностью оглядел панораму, остановил взгляд на родном университете. Будто в некоем театре раздвинулись, слегка колыхаясь на ветру, волшебные шелковые занавесы, и вот уже неровными мазками пишется один сюжет из былого, другой… Наверное, так создавался «Руанский собор» Моне. Андрей подумал, что гении импрессионизма улавливали какой-то миг и оставляли его в этом дымчатом искривленном «ковровом» пространстве навсегда, и для себя, и для потомков.