Малоизвестная история Малой Руси - [34]

Еще больше Олена Пчилка стала ценить дочь после утраты любимца — Михаила. Напившись в общественной столовой несвежего кваса, он заболел дизентерией и через несколько дней скончался. («Умер как последний заср…ц!» — сказали бы циники).

Мечтавшая о том, чтобы гордиться детьми (желание естественное для любой матери, но у безмерно тщеславной Пчилки принявшее гипертрофированные размеры), мадам Косач вынуждена была возложить упования на Лесю. Остальные дети никаких оснований для надежд в этом отношении не давали.

Материнское внимание наконец-то обернулось на отверженную. Безусловно, это был всего лишь суррогат родительской любви. Но, наверное, Леся радовалась и такому, явно запоздавшему проявлению чувств. Впрочем, все это будет потом. В детские же годы будущая знаменитость пережила немало неприятностей.

«Эксперимент огромного значения»

Неприятности были связаны не только с персонально плохим отношением Ольги Петровны. Существовал и другой, не менее важный фактор.

Мадам Косач являлась фанатичной служительницей того, что будет названо потом «украинской национальной идеей». Психологам (а, может быть, психиатрам) предстоит еще дать оценку этому «феномену». После долговременной украинизаторской работы властей (советских и постсоветских) украинство представляется многим чем-то вполне нормальным, естественным. Во второй половине XIX века оно воспринималось по-другому — как дикость или, по крайней мере, странность. Некоторые малорусы, природные русские, составляющие вместе с великорусами и белорусами единую нацию, к удивлению окружающих (даже собственных родителей!) внезапно отрекались от своей национальности, от русского имени, от родного языка. Слово «манкурты» в то время известно не было, но именно оно лучше всего характеризует последователей нового учения. Они провозглашали малорусов самостоятельной, оторванной от русских корней нацией (как ее назвать сразу не придумали, термин «украинцы» пустили в ход позже), сочиняли новый, демонстративно отличный от русского литературный язык и мечтали о расчленении исторической Руси, противопоставлении друг другу Малороссии и Великороссии.

Не без оснований можно говорить в связи с этим о польской интриге (движением за национальную обособленность малорусов первоначально руководили поляки), о тайных обществах, об особенностях общественно-политического развития России. Однако всего этого недостаточно, чтобы объяснить маниакальную настойчивость, с которой отдельные особи пытались вытравить из себя русскую природу. Вероятно, причина пародоксального поведения заключалась в каких-то повреждениях психики. Слишком уж украинство оказось похоже на проявления шизофрении. С той только разницей, что в отличие от шизофрении обычной, оно было заразным. Причем заражались им по своей воле (это уже позднее, при большевиках, заразу распространяли, не спрашивая ничьего желания).

Одной из добровольно заразившихся оказалась мадам Косач. Болезни она отдалась с радостью и, конечно, постаралась распространить ее на детей. Их Ольга Петровна, прежде всего, оградила от русского языка. Родной для самой Пчилки (доказательством чему служит ее переписка со своей матерью) и для ее мужа язык этот по прихоти мадам не должен был стать таковым для их отпрысков.

Задача стояла непростая. В уездных городах, тем более в Киеве, где часто проживали Косачи, семья пребывала в русскоязычном окружении. По-русски говорили родственники, соседи, друзья, знакомые. Это был язык повседневного общения культурного общества, наконец, государственный язык. Но трудностей Ольга Петровна не боялась.

Всем домашним, включая слуг, она строжайше запретила употреблять в присутствии детей русскую литературную речь. Общаться с малышами разрешалось исключительно на простонародном малорусском наречии (украинский литературный язык еще не был создан). Вторым пунктом домашней инструкции являлось запрещение учить детей «поповским суевериям». Будучи убежденной атеисткой, мадам возжелала потомков сделать такими же, в чем затем и преуспела. Только антирелигиозное воздействие сказалось не сразу. А вот языковые ограничения домочадцы ощутили немедленно. Наиболее чувствительно табу на русский язык ударило по формальному главе семейства. Петр Антонович других языков не знал, говорить по-простонародному не умел (хотя и пытался). Его общение с сыновьями и дочерьми свелось к минимуму. Но привыкший во всем повиноваться жене, он смирился без сопротивления, что Пчилка восприняла как должное.

Не смутило суровую мамашу и то, что ограждение детей от русского языка лишало их общения со сверстниками. До таких крайностей не доходили даже ее соратники. Почти все тогдашние последователи украинства (за редчайшими исключениями) оставались русскоязычными. Дети их, понятное дело, тоже были таковыми (малорусское наречие они изучали потом, в процессе обучения) и, следовательно, по мнению Ольги Петровны, не годились в товарищи ее чадам.

«Мне в Киеве хорошо, только не с кем играть, — будет жаловаться десятилетняя Леся в письме к бабушке, — потому что которые есть знакомые — или большие, или маленькие, или не хотят ходить ко мне». Не ведала она, что причина этой ее детской беды не в «не хотят ходить», а в капризе «великой матери».