Малое небо - [12]

- Отпусти, свинья! Я не собирался драться! Отпусти!

- Возьми свои слова назад! - орал Дэвид. - Возьми назад!

- Да уймись ты, дурак! - вмешался было веснушчатый.

- Скажи: "Твой отец нормальный". Ну же, или я убью тебя!

- Ты еще получишь за это!

- Говори!

- Твой отец нормальный...

- Еще!

- Твой отец нормальный...

Дэвид разжал пальцы. Джулиан отступил на несколько шагов, потирая голову, потом неожиданно подскочил к Дэвиду, норовя ударить его ногой в солнечное сплетение. Но веснушчатый долговязик оттолкнул его.

- Кончай! - цыкнул он. - Кончай драку! Будет!

Его буквально тошнило от этой звериной ненависти и жестокости. К тому же отчего-то ему было жалко Джири. Он ни минуты не сомневался, что отец Джири вправду спятил. В сущности, с ума сходят все отцы, каждый по-своему. Его собственный кипит от злости, да-да, буквально кипит, когда читает "Дейли телеграф".

Элизабет Джири предстояло решить довольно важную проблему. Она все еще колебалась, укоротить ей свой выходной костюм или нет. Бежевый, вельветовый, он очень ей шел. В нем она разом сбрасывала несколько лет, хотя в конечном счете сбрасывать нужно было не так-то много. Но, с другой стороны, в этом и заключалось неудобство. Выходной костюм, хорошая косметика - и вот она выглядит так молодо, что юбка ниже колен имела несколько странный вид. Все женщины до тридцати пяти уже укоротили по моде платья и юбки; юбка, прикрывающая колени, какой бы элегантной она ни была, теперь воспринимается как старушечий наряд. Если бежевый вельветовый костюм делает ее моложе на несколько лет, наверное, стоит его укоротить. Но вдруг она будет тогда выглядеть диковато и тем самым подчеркнет, что ей за сорок, а значит, вернет свои годы назад?

Она стояла в спальне перед большим зеркалом, то приподнимая юбку, то опуская ее, и недовольно хмурилась. Элизабет завидовала дочери - в этом сезоне та выставляла на всеобщее обозрение чуть ли не целиком свои длинные, как у жеребенка, ноги. Вообще-то она была женщиной уравновешенной и не терзалась из-за своей внешности. Она тщательно продумывала туалеты, все на ней сидело превосходно, и этого было для нее достаточно. Но завтра вечером ей предстоял экзамен. В доме ее соседа, который очень любил принимать гостей, от шести до восьми состоится коктейль; повод - встреча Адриана Суортмора.

В сороковые годы, до того как она вышла замуж за Артура Джири и стала примерной хозяйкой благополучного дома, Элизабет работала в газете - не корреспондентом, а личным секретарем главного редактора. В то послевоенное время у них в газете, завоевавшей себе славу солидного органа как у лондонских читателей, так и у читателей одного из крупных провинциальных городов, работало много энергичных, талантливых молодых людей. Да, бурное было время, думала теперь Элизабет Джири. Все тогда жили глобальными событиями, все прислушивались к голосу Англии; страна постепенно залечивала чудовищные увечья, нанесенные войной, но моральный авторитет ее был еще весьма высок; рычание льва еще не потонуло в шуме музыкальных автоматов в ресторанах. В то яростное время все знали, зачем живут, но ни у кого это знание не было таким точным, как у Адриана Суортмора. Уже тогда было ясно, что ему тесно в искусственных рамках "солидной журналистики", имевшей узкий круг читателей. "Ты должен сделать так, чтобы тебя услышали _другие_, - любил повторять он, сжимая одну руку в кулак и ударяя им в ладонь другой. - Это значит, тебя должны услышать люди в очереди на автобус".

Элизабет боготворила Адриана Суортмора. И сейчас, глядя в зеркало, вспомнила его лицо - страстное, волевое, скуластое, его подвижные, полные губы. Адриан жил журналистикой. Подобно корове, которая щиплет траву только затем, чтобы тут же переработать всю ее в молоко, он собирал людей, мнения, события с одной лишь целью - делать их тотчас же достоянием общественности. Он недолго сотрудничал в той газете, распрощался с ней раньше, чем Элизабет. Вероятно, пустота, возникшая после ухода Адриана, скука, овладевшая ею, как только она лишилась общества этого яркого человека, толкнули ее к тихому, спокойному Артуру Джири, с которым она познакомилась примерно тогда же. Нет, они не были близки с Адрианом. Раза два он приглашал ее поужинать, когда номер был подписан в печать и делать в редакции было нечего. Может, в глубине души она надеялась... Или, скажем, так: если бы Адриан Суортмор сделал ей предложение, если бы он ухаживал за ней, как ухаживал у всех на виду за той рыжеволосой девицей из Глазго, что работала в секретариате, или как за той американкой, с которой он в конце концов сбежал в Лондон... Нет, Элизабет нельзя было причислить к разряду девиц, позволяющих себе мимолетные романы. Но с Адрианом у них могло бы быть нечто более серьезное, нежели простая интрижка. Как бы то ни было, попытка - не пытка. Эта откровенная, бесстыдная мысль удивила ее.

Она даже покраснела, застав себя врасплох, и отвернулась от зеркала. Юбку она оставит, как было, доверится своей женственности. Адриан Суортмор, несомненно, помнит ее. Профессия наверняка развила в нем отличную память: он общался с сотнями людей и помнил каждого. Его взлет был весьма впечатляющим. Все эти годы, пока она прозябала рядом с человеком, сбежавшим теперь из дома и бросившим ее на произвол судьбы в этом болоте, Адриан Суортмор ловко взбирался наверх, ступенька за ступенькой. Он вел в газете колонку, пользовавшуюся успехом; некоторое время, хотя и недолго, был членом парламента; держал контрольные акции нескольких провинциальных газет; создал внушительную, правда средних размеров, империю. Но предметом подлинной его любви был не бизнес и даже не деньги. Больше всего на свете он жаждал славы. Этому кумиру он был предан всем своим существом. Когда на первый план выдвинулось телевидение, он стал преклоняться перед ним - заискивал даже перед самыми рядовыми телепродюсерами, домогался дружбы и льстил телекритикам, ничтоже сумняшеся хватался за любую возможность появиться на экране, пусть в самых мелких и банальных амплуа. Он не задумываясь брал интервью у политических деятелей во время их визитов в страну, участвовал в разных играх и викторинах, рекламировал печенье для собак, беседовал с угрюмыми подростками.