Малиновый запах надежды - [20]

– Лейла, а ты не можешь увидеть, кто подкинул мне записки и чего этим хотел добиться? – с надеждой спросила я у подруги.

– Я не ясновидящая, чтобы знать все, лишь умею раскладывать и читать карты, – несколько резко ответила Лейла. – Но и без карт могу сказать, что тот, кто подкинул тебе письма, желает вывести тебя из душевного равновесия. Может быть, он хочет тебе таким образом отомстить за что-то?

– За что? – недоуменно спросила я. Месть – это уже что-то из восточного, близкого Лейле, но никак не мне.

– Не знаю. Ты не делилась со мной своими историями из прошлого.

– Но ведь ты прочитала его по картам и назвала «страшным», – невольно поддела я подругу.

И Лейла бросила на меня такой взгляд, что я осеклась. На секунду мне показалось, что сейчас она, обидевшись, встанет и уйдет, но она лишь тяжело вздохнула:

– Ох, Саша...

И мне показалось, будто она знает что-то больше того, что я помню сама о себе, но не хочет говорить.

Нелепое предположение, которое тут же развеялось. Ну, в самом деле, что может знать обо мне Лейла? Сама же ведь только что призналась, что может читать только карты – символы, картинки. О моем прошлом мог бы поведать лишь тот, кто меня хорошо знал, но никак не карты.

– Тебе не нужно искать того, кто это делает, – сказала вдруг Лейла, словно прочитав мои мысли. – Лучший выход – проигнорировать записки. Зачем тебе знать виновного?

– Как зачем? Морду набить за такие дела, – усмехнулась я.

Но подруга не поняла моей иронии, сердито сверкнула на меня глазами-маслинами и поджала губы.

Она пробыла у меня еще с час. К теме анонимок мы больше не возвращались. Я рассказывала ей о Лелике и его предложении. И по лицу Лейлы было заметно, что она одобряет кандидатуру и выступает за то, чтобы я вышла за Леонида замуж.

– Но я не люблю его, – закончила я.

Подруга не ответила. Хотя мне казалось, что с ее восточной покорностью должна была сказать что-то вроде «стерпится-слюбится». Но нет, она промолчала, лишь задумчиво покусала кончик длинной и толстой косы и вздохнула, думая о чем-то своем.

После ее ухода я еще долго просидела за письменным столом в комнате, рассматривая в ярком свете настольной лампы фотографию и записку. И я, вначале скептически приняв предположение Лейлы о мести, подумала о том, что сама когда-то мелко мстила Тиму за его роман с рыжеволосой девицей, с которой он целовался на кухне.

* * *

...Она была не из наших, не из института. Поговаривали, будто ее отцом был важный областной чиновник. Может, и так. Девушка явно принадлежала к обеспеченной семье – ездила на новой иномарке и дорого одевалась.

Так как Тим был популярной в институте персоной, весть о его романе, вспыхнувшем после новогодней вечеринки, распространилась со скоростью огня по сухой траве. Понятное дело, никому из женской половины нашего вуза, мигом объединившейся в дружественный клан, девица не нравилась. Неравнодушные к Тиму зло болтали, что он продался за перспективы. Те, кого лично не зацепил этот роман, снисходительно оправдывали Лазарина тем, что его таланту как раз и не хватало спонсора. Может быть, будь подруга Тима из своих, институтских, к ней отнеслись бы с большей симпатией.

Несколько раз мне пришлось столкнуться с ней в коридоре общежития. И после таких встреч я, подобно злопамятному коту, гадящему в хозяйский ботинок, мстя за взбучку, вымещала тайную ревность в мелких проделках.

После свиданий Тиму приходилось ужинать чересчур соленым супом или вылавливать из него тараканов, отмывать руки и дверную ручку от обувного крема, домываться в душе с выключенным светом.

О том, что совершала эти проделки я, он и не догадывался. Парадокс, но именно в тот период его романа мы стали почти нормально общаться. Я больше не избегала Тима и не огрызалась в ответ на его попытки заговорить со мной. Видимо, зная, что он «занят», и понимая бесперспективность своих надежд, я перестала нервничать, сталкиваясь с ним в институте или в общежитии. И если бы не мои тайные проказы, можно было бы подумать, что наши отношения доросли до приятельских.

– Черт знает что! Поймаю того, кто это делает, скормлю ему же и без соли! – однажды выругался он при мне, вылавливая из кастрюли с макаронами очередной «привет» – белые шнурки, аккуратно порезанные на кусочки размером с макаронины.

– Сдается мне, кому-то очень не нравится твой роман! – невинно усмехнулась я, ставя на плиту рядом с его кастрюлей чайник.

– Кому? – спросил Тим и посмотрел на меня с таким искренним недоумением, будто мое «предположение» его очень сильно удивило.

– Ну а мне-то откуда знать? – Я картинно пожала плечами. – Это твои поклонницы, не мои.

Он громко хмыкнул и вновь вернулся к своему занятию – вылавливанию шнурков из кастрюли.

– Приятного аппетита! – пожелала я ему, удаляясь из кухни.

– Сашка, однажды я тебя поймаю и вздрючу за твой острый язык!

– Ой, с удовольствием! – пропела я, оглядываясь через плечо и улыбаясь ему сладкой улыбкой.

Тим сердито сверкнул на меня глазами, схватил кастрюлю с макаронами и шнурками с плиты и вывалил все варево в помойное ведро.

Становилось ли легче после моей маленькой мести? Ненадолго. Ревность брала верх, и я клялась себе в следующий раз поцарапать иномарку девицы. Но так и не сделала этого. Это сделал за меня кто-то другой, нацарапав на блестящем красном капоте ругательное слово на букву «б».