Малеска — индейская жена белого охотника - [25]

Когда я обошла вигвам, я увидела, что дым шёл от костра снаружи; над огнём висел чайник, а на небольшой скамейке возле дуба стояли несколько других чайников и горшков. Наверное, индейская женщина услышал шум, поскольку когда я открыла дверь, она так посмотрела, как будто немного испугалась. Но, увидев, кто вошёл, она улыбнулась самой приятной улыбкой на свете; она дала мне чашку и пошла со мной к ручью, где играли мальчики.

Когда я пила, у меня задрался рукав, и она увидела браслет из вампума — тот, что ты мне подарила, помнишь, мама? Она вздрогнула, взяла меня за руку и пристально посмотрела мне в лицо; наконец она села на траву у ручья и попросила меня сесть рядом и назвать своё имя. Когда я ответила, она, казалось, готова была заплакать от радости; на её глазах появились слёзы, она два-три раза поцеловала мне руку, как будто я была её самым лучшим другом.

Я рассказала, что браслет подарила тебе одна несчастная индейская девушка ещё до того, как ты вышла замуж за папу. Тогда она расспросила меня о тех событиях и о тебе.

Когда я начала описывать сражение с индейцами и могилу вождя у озера, она сидела совершенно спокойная; затем я посмотрела в её лицо — по её щекам катились огромные слёзы, она обхватила руками колени и не отрывала от меня взгляда. Этот взгляд был такой странный, как будто она не понимала, на что смотрит.

Мальчики прекратили играть и начали запруживать ручей. Они стояли с руками, полными земли, и таращились на несчастную женщину, как будто раньше никогда не видели плачущего человека. Она, казалось, их не замечала и, не говоря ни слова, вернулась в вигвам.

— И больше ты её не видела? — спросила миссис Джонс, которую заинтересовал рассказ дочери.

— Видела. Она пришла, когда мы уходили от ручья. Её голос был тише и печальнее прежнего, а в глазах была тревога. Она поблагодарила меня за мою историю и подарила мне пару красивых мокасин.

Миссис Джонс взяла у дочери мокасины. Они были сшиты из оленьей кожи и покрыты бисером и тонкой шёлковой вышивкой.

— Странно! — пробормотала миссис Джонс. — Но разве такое возможно? Чепуха какая-то. Ведь старый торговец сообщил нам, что несчастное создание и её ребёнок пропали в Хайлендсе… что они умерли от голода. Что ж, Сара, — добавила она, повернувшись к дочери, — это всё? Что сказала женщина, когда дала тебе мокасины? Неудивительно, что они тебе так нравятся.

— Она только сказала, чтобы я приходила снова, и…

Тут Сару перебила шумная ватага мальчишек, которые вбежали через веранду, и размахивали туда-сюда соломенными шляпами и корзинками с голубикой.

— Ура! Ура! Сара влюбилась в старую скво. Как поживаете, мисс Джонс? О, мама, видела бы ты, как она обнимается и целуется с этой меднокожей… просто красота!

Тут разбушевавшиеся проказники так захохотали, что весь дом затрясся, как будто в нём проходил военный смотр.

— Мама, пусть они замолчат; они всю дорогу только и делали, что издевались и насмехались надо мной, — чуть не плача, сказала обиженная девочка.

— Эй, как на вкус губы старой скво? — настойчиво продолжал старший мальчик, потянув сестру за рукав и нагло глядя ей в лицо. — Сладкие, как кленовый сироп, да? Ну же, расскажи.

— Артур, Артур! Ты далеко зашёл, успокойся! — вскричала мать, сделав рукой движение, которое имело для проказников большой смысл.

— О, нет! Пожалуйста, только не это! — вскричал избалованный сорванец, хлопнув себя ладонями по ушам и отбегая в угол; он стоял там и смеялся на глазах у матери. — Слушай, Сара, они были сладкие?

— Артур, не заставляй меня повторять, — крикнула миссис Джонс, нахмурившись и сделав шаг вперёд, а движение её руки стало более угрожающим.

— Так пускай она расскажет. Накажи её за то, что она не отвечает на вежливый вопрос. Правильно, мальчики?

Это нахальное требование было так нелепо, и мошенник напустил на себя такой притворно скромный вид, что миссис Джонс прикусила губу и отвернулась, как обычно, признавая победу мальчика.

— Не стоит обращать на него внимание, Сара, — сказала она, чувствуя стыд из-за недостатка решительности. — Пойдём в гостиную. Я кое-что тебе расскажу.

Когда мать и дочь остались наедине, миссис Джонс села и притянула девочку к себе на колени.

— Что ж, — сказала она, гладя густые волосы Сары, — сегодня мы говорили о тебе с твоим отцом. Тебе почти шестнадцать, и ты умеешь прясть не хуже любой другой девочки в посёлке. Твой отец говорит, что после того, как ты научишься ткать и делать сыр, он отправит тебя в школу на Манхеттен.

— О, мама, он так сказал? Правда, правда? — воскликнула девочка, обрадовавшись полученному известию; она обняла мать за шею и поцеловала её в губы. — Когда он разрешит мне поехать? Я могу научиться ткать и делать сыр за неделю.

— Если ты научишься всему, что он хочет, за два года, это будет то, что нужно. Восемнадцать лет — подходящий возраст. Если ты будешь умницей, то поедешь, когда тебе наступит восемнадцать.

— Два года — это очень, очень долго, — разочарованным голосом сказала девочка. — Но ведь папа разрешит мне поехать, он такой добрый. Я побегу в магазин и поблагодарю его. Но, мама, — добавила она, обернувшись у самой двери, — то, что я разговаривала с индейской женщиной, — это плохо? У неё всё, как у белых, кроме кожи, но и кожа у неё не очень тёмная.