Маленький секрет - [122]

— Так тебе пришлось сначала отделаться от Мэлкома? Где сейчас Мэлком? Закопан где-нибудь под верандой?

— Шутишь? Ладно, шути, — грустно сказал Дон. — Нет, Кэтрин ушла после всей той заварушки. Она только сейчас постепенно возвращается к прежней работе в партии.

— Примазывается обратно.

— Ради меня она от многого отказалась. Все знают, что она могла бы стать второй Маргарет Тэтчер. Или, по крайней мере, Джиллиан Шепард[48].

— Какая утрата.

— Быть в разлуке все эти годы. Она скучала по своей партии.

— И по тебе, видимо, тоже. — Опять сарказм.

— Нет, не настолько. Но у нас обоих ничего не было. А с твоей матерью у меня тоже ничего не было многие годы.

— Не было секса, надо понимать? — Анна заметила, что отец снова начал называть Барбару «твоя мать».

— Секса. Разговоров. Тебя.

Анна смутилась. Неужели обязательно было ставить ее рядом со словом «секс»?

Дон, судя по всему, тоже чувствовал себя неловко, так как его дочь только что показала, что знакома с таким понятием, как «секс». Он поднялся, снова подошел к книжной полке и провел пальцем по корешку книги «История консервативной партии».

— Нет, мы пытались. У нас был второй медовый месяц и третий тоже. После второго мы все время спорили. Она посвятила всю свою жизнь сначала тому, чтобы родить тебя, а потом — чтобы быть с тобой. Кэтрин говорит, что это извращение.

— Я думаю, ты понимаешь, что это не так, — сказала Анна, удивляясь про себя. Неужели она всегда была тем самым цементом, который до сих пор скреплял их семью? Стоило ей только поругаться с матерью, как они распались на три разные семьи.

— Неправда. Она приучила тебя спать в ее постели. Мы никогда… не разговаривали. Хотя через какое-то время привыкаешь и к этому.

— А что же будет с мамой? Ты подумал о ней? Я сомневаюсь, что она захочет разойтись.

Анна знала, что ее матери совершенно необходимо быть замужем. Барбара не могла позволить Дону уйти. Она была такой; ничего не любила выбрасывать, тряслась над своими кухонными тряпками до тех пор, пока они не начинали гнить и вонять в раковине. Детская одежда Анны до сих пор хранилась в шкафу для сушки белья, выглаженная, аккуратно сложенная и теплая. В кухонных шкафах Барбара хранила продукты, у которых давно истек срок годности. В чемонадах, сложенных в комнате для гостей, были припрятаны почти все ошибки молодости Анны — ошибки в смысле моды: красные гамаши, сиреневое платье-одуванчик, ярко-голубые полуботинки с острыми носами, рыжевато-коричневые брюки с ручной вышивкой.

Утрата чего бы то ни было всегда была для Барбары мучительна, поэтому она целых несколько десятилетий держала мужа при себе, несмотря на его высоколобую надменность, явное раздражение, которое она у него вызывала, и его другую, более умную женщину.

— Ну, так не могло продолжаться вечно, — сказал Дон, а Анна про себя подумала: «А почему бы и нет?» Ведь ее мать была счастлива. Она была счастлива работать библиотекарем, сплетничать с Илейн, ухаживать за садом, иметь мужа (на расстоянии). И Дон тоже был счастлив, занимаясь своей политикой и домом, который он сам подновил в магнолиевых и лимонных тонах.

— Но почему ты переезжаешь именно сейчас? Почему не пять лет назад? Почему не давным-давно?

— Потому что, когда на прошлой неделе я пришел домой, а ты уже к тому времени ушла, я услышал, как твоя мать плачет. Она плакала, да… — Он опять прочистил горло. Было такое ощущение, что Дон плохо подготовился к произнесению слова «плакать». — Я уже было стал подниматься наверх, потому что, ты же знаешь, я устанавливаю… собирался установить стробоскопическое освещение там, наверху… — Он замолчал и на мгновение показался Анне таким обездоленным. Казалось, он сам не может понять, где находится.

— В общем, я не мог этого вынести. Я пошел к ней, остановился в дверях, а Барбара продолжала плакать, что на нее совсем непохоже, верно? Всегда это суровое лицо. Ну, ты знаешь, с тех самых пор… Она терпеть не могла показывать свою слабость передо мной. И я, правда, ее не виню. Она так и сидела, вся в слезах. А потом и говорит: «Я никудышная мать, да? Стать матерью — единственное, чего я хотела в этой жизни. Я пожертвовала всем, и, выходит, напрасно».

— Ну, этого я не мог вынести, — продолжал Дон, играя молнией на своей куртке. — Что бы там ни было, я всегда испытывал благоговейный трепет перед тем, как она с тобой обращалась. Ты всегда приходила именно к ней. Вы двое всегда были против меня, а я старался открыть вам глаза на мой мир… — Он помолчал. — Знаешь, чего бы мне хотелось больше всего? Чтобы ты решила заняться политикой. Если бы ты стала как Тэтчер в детстве, которая хочет порадовать своего папочку и хорошо учится…

— Папа! — Теперь Анна уже научилась выражать свои чувства словами. — Пожалуйста, не пытайся использовать меня для осуществления своей мечты. Я не могу…

— Барбара продолжала в том же духе, — перебил Дон, — и я не мог больше слушать все это. «Знаешь, она меня ненавидит. Она как будто заглянула наконец мне в душу и поняла то, что я и сама знала уже много лет…»

— Что именно? — тихо спросила Анна.

— То, что она не заслужила ребенка. То, что Господь или кто бы то ни был знал об этом, но допустил ошибку, случайно подарив ей ребенка. Ребенка, о котором она не могла позаботиться…