Маленький парашютист - [3]

– Но сегодня я бы приготовила солянку с почкой…..а на десерт у нас будут арбузы…

Пока Дульцева излагала эти свои рецепты и меню, глаза её блестели немного лихорадочно. Моя соседка по палате номер три может запросто перейти в шестую. Слушать такое мне пришлось в голодном оцепенении: со вчерашнего рокового пирожка я ничего не ела. Рассказывает Дульцева мастерски. Я тоже люблю арбузы, но никогда не слышала, чтоб о них говорили так вкусно: сладкие, хрусткие, прохладные, пахнут завораживающе… После такого предисловия больничный завтрак: серую овсянку (такой же кисель) проглатываю со скоростью крокодила. Дульцева, тоже поев, замолкает, и это хорошо: её разговоры вызывают ужасный аппетит, а до обеда есть нечего. Родители и подружки, – всех обзвонила, – притащат еду только вечером. В желудке гармония. Человечек умеет издеваться над родным телом, которому, видимо, ничего и не надобно, кроме больничного овса. В ряду таких умозаключений меню Дарьи Григорьевны (солянка с почкой или борщ с осетром) – не подарок. Но хочется! Сравнения можно продолжить… Взять для примера этого потрясающего медика, подобного немыслимому борщу с осетром. Сосед по дому скромный студент Валерка, – овсяный кисель, не способный навредить. А вот этот идол в крахмале…

Мои сравнения прерваны: соседка по палате пытается дозвониться до дежурной. На звонок никто не спешит. Дульцева сидит на краю койки, обхватив себя судорожно по талии. Лицо сейчас в красных пятнах. Неглупые глаза (не повариха она, а вдова бывшего градоначальника, сама еду не готовила, руководила кухаркой) вместо радостно-лихорадочного блеска приобрели лихорадочно-страдальческий. Боль знакомая, опоясывающая. Выйдя из своих размышлений, а затем и из палаты, отправляюсь на поиск медперсонала. В коридоре тишь да гладь, на столе дежурной медсестры учебник по хирургии, дешёвая заколка, самой нет. Оглядываю «местность», соображая, куда двинуться за помощью.

– Кого вы ищете? – дверь с надписью «Ординаторская» распахивается, нехотя выходит медсестра.

Подойдя к своему столу эта, с виду здоровенная девица, достаёт из ящика целую горсть таблеток и бросает их в шикарно нарисованный рот, точно шпагоглотатель; запивает чем-то из мензурки. Шесть пилюль, не меньше. Я излагаю просьбу Дульцевой и не могу сдержать любопытства:

– А что у неё?

– Анемия, – медсестра сделала жест вдоль тела, – старость.

Это не «старость», а странность. Тётка-то ещё ничего, а медсестра, видимо, врёт.

– Пошли, – это «пошли» звучит несколько виновато.

– Галочка, наконец-то! – встречает её Дульцева.

Та довольно грубо вкалывает ей в руку болеутоляющее и удаляется, хлопнув дверью. После укола Дульцева лежит на боку в стоическом спокойствии, поджидая эффекта снятия боли. Волосы у неё не седые, возможно, искусно выкрашенные, собраны в большой пучок на затылке небрежно, но изящно. Напоминает она мне родную, тоже интеллигентную бабушку.

Наконец, приход-обход! И этот бог, садясь рядом, велит раздеться до пояса. Больничная рубаха от волнения застревает на голове непонятно-узким вырезом. У меня горят щёки. Так на меня действует ужас обнажения перед лицом мужского пола; за сутки второй раз. Первый – на операционном столе. Глаза у врача – в точности две вымытые блестящие ягоды смородины, вспомнился едкий вкус этих ягод на языке.

– Откройте рот, скажите «а», – улыбнулся.

Зубы у него крахмально-яркие, как халат, но один нарос на другой (милая подробность). Кольца нет, наверное, не женат. До слёз, до звона в ушах, дрожа и стараясь скрыть происхождение дрожи, перебарываю вполне врачебные прикосновения «в области желудка», воспринимая их почти как эротические. Резко сойдя с катушек, хочу остаться в больнице навсегда. Вот мужчина, с которым можно, наконец, потерять девственность. Впрочем, выбор у меня на этот счёт невелик: у нас в библиотечном институте не для кого краситься: одни девицы и Вова-эпилептик. После осмотра какое-то время лежу, будто оглушённая, ничего не видя и не слыша, перестав болеть желудком, но, уже точно, заболев головой…

Возле соседней кровати что-то происходит, для меня – малозначительное, а потому целиком не услышанное. Возвращаюсь на землю, когда Галочка с беспардонным стуком дверью покидает палату. Врач тоже готов на выход. Говорит:

– Уход за вами, Дарья Григорьевна, обязателен. Здесь мы долго держать вас не сможем. В общем, совет вам…

У него такой особенный голос (узнaю из сотни): глубокий, будто певческий. При разговоре на его щеках вспыхивают ямочки, от которых, если и не схожу с ума полностью, то – частично. Как же глупо иной раз один человек очаровывается другим! Дульцева кивает. Узел на затылке вдруг распадается, волосы стекают по плечам. Собирает, руки дрожат. Врач уходит. Я всё ещё под «гипнозом». Дульцева шепчет:

– Вы бы не могли посмотреть мою карточку медицинскую? Результат биопсии. Впрочем, поняла: мне конец. Слышали, о чём просил Гиппократ? «Перепишите квартиру на Галочку». На прошлой неделе меня возили в онкологию. Консультировал сам Господнев, а это – величина, рекомендовал кушать геркулес, пока не вылечусь… А там уж наемся… Разве бы этот, наш лечащий врач, мне предложил такое, если б диагноз был другим? Не онкологическим? Он жениться хочет. Понимаю: жить негде, а у меня на балконе даже чай можно пить.