Маленький нью-йоркский ублюдок - [10]

Следовательно, я постарался проделать процедуру покупки как можно быстрее. Маленькая Эвита была как всегда на месте, и, конечно, давай преследовать меня по всему магазину, пока я искал те брюки. Стоили они всего двадцать баксов, и я полагал, что они замечательным образом подойдут для праздного шатания зимними вечерами где-нибудь на Среднем Западе. Серого цвета, хоть и не лучшие в мире штаны, но невероятно мягкие и совсем октябрьские. Купил я их, в общем, у этой стервочки и свалил. На этот раз, кстати, руку для сдачи подставлять не стал. И на лицо ее безобразное не взглянул. Надеюсь, эта мерзкая тварь давно разорилась.

После того, как я вышел за пределы диктатуры Эвиты, идти мне, по сути, было некуда. Больше мне ничего было не нужно, а домой на допрос с пристрастием пока не тянуло. Я просто чувствовал, что не все еще уяснил. И вместо того, чтоб вернуться, пошел гулять. Точнее, бесцельно шататься. Задрав воротник повыше, на самые щеки, я начал продвигаться по настоящим лабиринтам города с нереального вида стенами-небоскребами, проходя через скопления черных линкольнов модели «Таун кар» с таксистами-нелегалами цыганского происхождения за рулем. Я миллион раз ходил туда-сюда по этим улицам еще ребенком, но сейчас все казалось каким-то необычным. Улицы, хранившие отпечатки моих шагов, больше не давали ответов на мои вопросы. Улицы не утешали меня. Не вдохновляли, ничего не проясняли, не создавали чувства защищенности. Они не могли мне сказать, где я буду через двадцать лет и вообще буду ли я. Они не хотели отвечать, почему люди созданы такими отвратительно глупыми и порочными и в чем движущая сила жизни, они совсем не помогали мне в моем стремлении к некоей субкультурной анонимности или просто в поисках освобождения. Они представлялись мне чем-то вроде загаженных тюремных стен. Для кого-то это, может, звучит заманчиво, но пусть попробует в таком городе пожить. Это непросто.

В тот вечер я бродил по замусоренным улицам и все размышлял о том, что же мне все-таки делать со своей удручающе запутанной жизнью. Я знал, что уезжаю, но куда, чем буду там заниматься и что найду — понятия не имел. Тысячи безучастных лиц проплывали мимо, и, казалось, все они не имеют никакого отношения к ощущению потерянности и прострации, в котором я находился. Каждый был поглощен своим драгоценным ничтожным делом.

Я побродил по городу еще немного. Вечерами он мне нравился. Нравились огни. Я шел, и меня поглощали тысячи ярких огней и сотни разноцветных неоновых вывесок на аптеках, химчистках и маленьких кофе-шопах, залитых сочным неоновым светом. В голове крутилась фраза: «Ночи на Манхэттене». Мне нравилось, как она звучала. Я шел, задрав голову, но глядел вниз. Даже не смотрел, куда шел. Я чувствовал, будто растворяюсь в неоне, и скоро меня никто не увидит и не услышит. Тысячи людей проходили мимо, даже не взглянув на меня, тысячи плеч, не дрогнув, задевали мое. Холодный ветер слегка обжигал глаза. По временам я шел с закрытыми глазами, давая им передохнуть. Мне казалось, я начал различать какие-то фигуры и очертания, формирующиеся из неоновых вывесок и огней. Чтобы руки не мерзли, я засунул их в карманы пальто, продолжая держать пакет с покупкой. Какой-то нищий попросил у меня пару баксов на лекарства. Такси сигналили мне, чтобы я поторапливался, переходя дорогу. Мне было уже все равно. Я знал, что день спустя ноги моей в этом насквозь больном городе не будет. Я просто передвигал ботинками. И на ходу думал о том, что я — просто безымянная фигура, мелкая шестеренка в этом бесперебойно работающем механизме, в этой среде трудоголиков, низкооплачиваемых сотрудников офисов, аморфных, ко всему безразличных трудяг и так называемых молодежных «героев», которых мое жалкое поколение восхваляет и боготворит. Я был лишь одной из раздраженных личностей в постоянно растущей толпе безразличных и равнодушных. Я все шел и шел. И чувствовал на лице отражение огней. Знаю, звучит странно, но я действительно это ощущал. И когда бросил взгляд на свои штаны, заметил падающие на меня отблески голубовато-зеленого цвета. Я светился в Нью-Йорке.

4

Я завершил свой путь на Шестой авеню и сел в автобус. Он был набит отвратительными людьми в деловых костюмах с большими портфелями и папками с биржевыми бумагами, в хвосте автобуса парочка хулиганов помечала свою территорию. Неужели обязательно, чтобы городские автобусы были настолько мерзопакостны? Обратно я ехал всего двадцать минут, сошел на Джуэл-авеню и прошелся до дома пешком. У входной двери понял, что мама уже дома. Я заметил ее машину, к тому же она всегда оставляла дверь приоткрытой: у нее была шиза, что кто-нибудь постучит, а она не услышит. То есть я знал наверняка, что она дома. И знал, что сразу, как войду, начнется допрос с применением пыток, мне предстоит ответить на миллиард вопросов, ведь уходя я имел неосторожность оставить рюкзак с вещами прямо в гостиной. Скорее всего, она заметила его тотчас, как вошла.

Я вошел в дом, мама что-то готовила на кухне. Это повергло меня в еще большее уныние. Во-первых, она не так часто готовит, а вдобавок она, должно быть, решила, что я уезжаю из-за