Маленький клоун с оранжевым носом - [10]

«Но послушайте, — сказал я. — Там говорят на иврите! Алику язык никогда не выучить!»

Это было так — о неспособности Алика к языкам еще в школе рассказывали анекдоты, на английском он с трудом запомнил сотню слов, в университете зачет получил с третьей попытки, я представить себе не мог, чтобы Алик заговорил на каком бы то ни было языке, кроме русского, а в Израиле без иврита нечего делать, об этом писали все знакомые, уехавшие в начале девяностых и все еще толком не устроившиеся.

«Я выучу, — сказала Ира. — Язык — не причина оставаться. Здесь больше невозможно».

Алик кивал. Он делал все, что хотела Ира, а Ира делала все, что, как она считала, пойдет на пользу Алику. И они уехали. А мы с Галей и Светочкой стали ждать писем из Израиля. Алик писал, как в кибуце Шкуфим, где они поселились, тепло, как ему там без меня плохо, и он или вернется обратно, или дождется меня, или бросится под машину, потому что так жить нельзя, Ира о его письме ничего не знает, она уверена, что они выплывут, а на самом деле они уже давно на берегу и хватают воздух, как рыбы.

— Сначала уехал Гринберг, потом вы, — повторил Учитель и записал в протокол, будто это обстоятельство имело какое-то значение для следствия.

— Здесь, в Израиле, — сказал он, — у вас бывали ссоры?

— Вы ищете мотив? — улыбнулся я. — Конечно, мы спорили время от времени. Не ссорились, но иногда орали друг на друга: он, к примеру, считал, что с палестинцами надо договариваться по-хорошему, а на мой взгляд, они понимают только грубую силу.

— Политика меня не интересует, — отмахнулся Учитель. Неужели он был твердо уверен в том, что политические разногласия ле могли стать поводом для убийства? И это после Рабина? — А в семье у них отношения… Может, у Гринберга была другая женщина, жена ревновала…

— Ира? — Я пожал плечами. — Если бы у Алекса появилась другая женщина, Ира ей живо объяснила бы, какой ее муж семейный человек. Алику она уж точно сцен устраивать не стала бы и, конечно, не… Впрочем, это я чисто теоретически. Не было у Алекса другой женщины, можете мне поверить.

— Допустим. — Учитель поджал губы: он не верил, что у нормального мужчины нет хоть какого-нибудь адюльтерчика, а где адюльтер, там ревность, а где ревность… Стандартный в Израиле мотив, чтобы зарезать супругу или супруга — каждый вечер в телевизионных новостях рассказывают об очередном случае: можно подумать, что в стране живут сплошь Отелло и Катерины Кабановы.

— Тогда, может быть, его жена Ирина… — с надеждой в голосе спросил Учитель.

— Нет, — отрезал я. — Никаких трений в семье у них не было. Они любят друг друга и…

— От любви, — назидательно произнес следователь, — самые большие беды на свете. Если не любишь, то не ревнуешь, а если не ревнуешь…

Он пожал плечами, не став продолжать логическую цепочку. Так ему хотелось написать в протоколе «убийство из ревности», стандартный, видимо, мотив, привычный для местных правоохранительных органов.

— А какими, — спросил Учитель, — были отношения между матерью Гринберга и его женой? Обычно…

Ну да, обычно свекровь ненавидит невестку, и та платит ей взаимностью. Но почему при этом убивают они не друг друга?

— Нормальные, — сказал я. — Нормальные у них отношения. Иногда спорят из-за Игоря: Ира считает, что сына нужно воспитывать в строгости, а Анна Наумовна утверждает, что если ребенка не баловать, он вырастет моральным уродом.

— Ну, это… — вяло отмахнулся следователь. — А финансовые споры? Со слов Ирины… м-м… Вадимовны я понял, что она зарабатывает больше мужа, а это часто действует на мужскую психику.

— Алик зарабатывал вполне достаточно, — сухо сказал я. — Уверяю вас, в этой семье никогда не было разногласий по поводу того, кто сколько денег приносит в дом.

— У Гринберга были враги? — перевел следователь разговор на другую тему.

— Не знаю, — уклончиво ответил я. — Но даже если были, никто из них не присутствовал в квартире вчера вечером.

— Никто не приходил в гости? Или случайно… на минуту?

— Нет, — отрезал я.

— В общем, — сказал Учитель неприязненным тоном, будто уличил меня в Том, что я создаю препоны для отправления правосудия, — в квартире не было никого, кроме жертвы, его жены, матери, несовершеннолетнего сына, вашей жены и вас. Никто из посторонних не приходил в течение всего вечера. Значит, совершить преступление мог только кто-то из присутствовавших. Ребенка можно исключить. Согласны?

Я пожал плечами.

— А если учесть, что вы в момент нанесения Гринбергу ножевого ранения находились на балконе — это подтверждают все присутствовавшие, — то…

— Мы это уже обсуждали, — напомнил я.

— Для протокола, — сказал Учитель. — Остаются трое: жена и мать убитого, и еще ваша жена. С мотивом мы так и не разобрались.

— А с возможностью? — спросил я. — Чем… ну…

— Вы хотите сказать: где орудие преступления? Я вам отвечу: скорее всего убийство было совершено одним из двух ножей для разрезания книжных страниц. Ножи лежали в ящике компьютерного столика, я отправил их на экспертизу. На первый взгляд на них нет ни следов крови, ни отпечатков пальцев. Но даже если результат окажется отрицательным, это еще не означает, что не было третьего такого же ножа, который кто-то из вас мог выбросить до приезда полиции.