Маленький цветочный магазин у моря - [2]

Мимо проходит немолодая пара с двумя малышками, судя по одинаковым одежкам — близнецами. Женщина останавливается, чтобы поправить на одной из девочек пальтишко, поднимает капюшон, уберегая ее от пронизывающего ветра, и заодно целует в щеку.

У меня сжимается сердце.

Так и бабушка делала, когда я была маленькой.

Я отворачиваюсь, снова смотрю на магазин, и уже в который раз за этот день меня охватывает чувство вины. Сколько я ныла о возвращении в Сент-Феликс — и все-таки не вернулась вовремя.

Потому что бабушка умерла.

Не преставилась, не перешла в лучший мир, или как там это еще называют, чтобы легче стало принять неизбежное.

Просто умерла и покинула нас, как рано или поздно случается со всеми.

Все плакали. Кроме меня. Я больше не плачу.

Черное носить — это пожалуйста, я такое люблю.

Пойти на похороны, говорить, какая она была замечательная, съесть все, что приготовили на поминки, — с этим тоже проблем не возникло.

Нотариус, приехавший из Корнуолла, собрал всю семью в шикарном лондонском отеле для чтения завещания.

Мы явились: я, мама с папой, тетушка Петал и мои противные кузины Вайолет и Мэриголд. После всей мороки с похоронами чтение завещания поначалу показалось сущим пустяком. В первый момент, когда меня объявили единственной наследницей бабушкиного состояния, на Вайолет и Мэриголд взглянуть было страшно. Но первый шок прошел, мама обняла меня, твердя, что это начало настоящей жизни, и нахлынула паника, вызванная осознанием реальности случившегося.

— Боюсь, мисс, сегодня вы здесь цветов не купите, — произносит голос у меня за спиной, и я, вздрогнув, возвращаюсь к реальности.

Я оборачиваюсь. Молодой полицейский с густыми темными волосами, выбивающимися из-под каски, стоит передо мной, заложив руки за спину. Он кивком указывает на витрину.

— По понедельникам здесь больше никого не бывает.

— А в остальное время?

Ничего себе. Я-то думала, сюда вообще никто не заглядывал с тех пор, как год назад бабушка, уже не обходившаяся без посторонней помощи, легла в лондонскую клинику, оплаченную ее дочерями.

Он пожимает плечами. Судя по нашивкам, это констебль.

Особо гордиться тут нечем, но в знаках отличия у полицейских я разбираюсь хорошо. Когда столько имеешь с ними дело… Скажем так, это входит в привычку.

— Да, в остальные будние дни кое-кто бывает. Вроде как…

Я жду, когда он продолжит.

— Видите ли, прежняя владелица, увы, умерла. Похоже, славная была женщина.

— Похоже?

— Я-то ее не знал. Я здесь недавно, всего несколько месяцев.

— И кто же присматривает за магазином?

— Местная женская организация. — Он понижает голос. — Те еще мегеры. Отнюдь не те мягкие создания, которым впору цветами заниматься. Я их побаиваюсь.

Я сочувственно киваю.

— Хотя, — продолжает констебль, — не люблю я ни о ком плохое говорить. Дамы этим по доброте душевной занимаются, а по мне, такое чего-то стоит.

— Конечно, — вежливо улыбаюсь я.

— Но по понедельникам здесь закрыто. Так что если вы за цветами, то вам, боюсь, не повезло.

— Ничего страшного, — говорю я в надежде, что он оставит меня в покое. — Как-нибудь в другой раз.

— Надолго в Сент-Феликсе? — Констебль явно не прочь поболтать. Он смотрит на небо. — Здесь бывают деньки и получше.

— Пока не знаю. Надеюсь, ненадолго.

Он выглядит обескураженным.

— В смысле, может, на несколько дней. — Я тоже бросаю взгляд на небо. — Зависит от погоды.

— А, понятно. Хороший план. Отличный. — Он улыбается. — Жаль, что так вышло с магазином. Не в обиду тем леди будет сказано, но, по-моему, у них с цветами не очень получается. Если хотите что-нибудь посовременней, пройдитесь вверх по холму к Джейку. У него найдется все нужное.

— А Джейк — это?..

Надеюсь, я не пожалею о том, что спросила.

— У него свой питомник на Примроуз-Хилл. Поставляют цветы по всей округе. Между нами… — Он наклоняется и снова понижает голос. — Я именно к нему хожу за цветами для главной женщины в моей жизни.

— Для мамы? — Как такого не поддразнить? Слишком уж этот констебль не похож на полисменов, с которыми я сталкивалась в Лондоне. Хотя эти встречи не назовешь дружескими: как правило, меня арестовывали. Ничего серьезного, мои злодеяния не заходили дальше нарушений общественного порядка и попоек. Ну и самое любимое: я взобралась на льва на Трафальгарской площади. Я была бунтаркой в юные годы, вот и все. Криминала за мной не водилось.

— Да. Именно, — бормочет он, краснея. — Цветы для мамы. Ну, мне пора. Работа, знаете. Город сам за собой не присмотрит.

Зря я его дразнила: он славный малый.

Он отдает честь.

— Рад был с вами поговорить, мисс.

— И я. А вы констебль?…

— Вудс, — с гордостью говорит он. — Но все здесь меня зовут Вуди. Я был против, но, кажется, это уже прилипло. Хоть бы начальство не узнало, а то не слишком солидно получается.

Я улыбаюсь.

— А по-моему, вам идет. Спасибо за совет насчет цветов, Ву… констебль Вудс. Думаю, это то, что нужно.

Он кивает.

— Просто выполняю свою работу, мисс.

Он лихо разворачивается на каблуках лакированных черных ботинок и, размахивая руками, вышагивает дальше по булыжной мостовой.

Я снова смотрю на магазин.

— Ну, поглядим, что мне от тебя досталось, бабушка Роза.