Маленький человек - [36]

Закрыв за бандитами дверь, Лютая прошла на кухню, достала из буфета початую бутылку и, щедро плеснув в кружку, выпила одним глотком. Кусая губы, она вспоминала, как Лютый, напившись, ввалился к ней в комнату среди ночи. Она уже спала, и муж долго шарил по стене, пока не нашёл выключатель.

— Сколько можно?! Ну сколько можно?! — повторял Лютый, пошатываясь из стороны в сторону. Он хотел крикнуть: «Я такой же человек, я страдаю от одиночества, которое топлю в телевизоре, а вы, единственные близкие мне люди, травите меня, как зверя!» Но язык заплетался, и Лютый, как заведённая кукла, повторял:

— Я… человек, вы… звери! Я… человек, вы… звери! Я! Человек! Вы звери!

— Да заткнись ты! — застучала дочь в стену. — Спать не даёшь!

И Лютый, размахивая руками, как ветряная мельница, поплёлся в свою комнату, продолжая бубнить вдруг открывшуюся ему истину: «Я человек, вы звери».

— Лютый не может жить в лесу! — был уверен Саам. — Его кто-то прячет! Всех его друзей проверили?

— Да у него и друзей-то не было. Мы одноклассников обошли, сослуживцев, они с перепугу и рады бы его сдать, но не знают, где он.

Бандиты сидели в домике, сгрудившись вокруг карты, и отмечали, где может прятаться Лютый.

— Дачи?

— Сторож говорит, в пару домов влезли, украли продукты. Но это обычное дело.

Саам сделал отметку на карте.

— Заброшенные рабочие посёлки смотрели?

— Приезжали туда, никого.

Саам зло засопел, раскачиваясь на стуле. Когда Лютый застрелил Могилу, ему было смешно. Он не испытывал к нему злости, считая за орудие, которым отомстил Могиле за Северину и за то, что столько лет приходилось быть на вторых ролях. После смерти Требенько Саам растерялся, а изуродованный труп Антонова, который ему показали в морге, заставил бандита похолодеть. Он был уверен, что имеет дело с таким же, как он, безжалостным, готовым на всё человеком, который мстит за унижения и не остановится, пока не перебьёт всех, кого ненавидит.

— Я знаю, это он, — выплёвывал он слова сквозь щели в зубах. — Маленький человечек возомнил себя правосудием. Но правосудие — это мы, и это устраивает даже таких, как Лютый!

Вскочив, он измерял комнату шагами, и притихшие бандиты терпеливо ждали его указаний.

— Охотников подключите. Спросите бичей, если он, и правда, в лесу, то рано или поздно придёт пожрать на свалку.

Саам чувствовал себя загнанным в угол. После смерти Требенько полицейские затаились, избегая его: не приезжали на встречи, не отвечали на звонки, и он не знал, что происходит за стенами отделения, а когда Саам терял над чем-либо контроль, у него уходила почва из-под ног.

На пороге появился невзрачный чиновник и, разложив на столе бумаги, объявил, что деревянный домишко готовят под снос. У Саама поплыло перед глазами, а язык превратился в тряпку, так что он не мог и слова сказать, растеряно уставившись на гостя.

— Будем строить бассейн, — пояснил чиновник, сглатывая кислую от страха слюну. — Дом-то старый, трухлявый, — обвёл он комнату руками, — он уже давно не жилец.

— Как и ты! — бандит с широким шрамом, рассекавшим напополам его свирепое лицо, достал финку из-за голенища.

Чиновник тихо охнул, прижав руки к груди.

— Убери! — крикнул Саам, и бандит, заскрипев зубами, убрал нож.

Сгрудившись над столом, бандиты чесали затылки, не в силах понять, кто осмелился поднять на них руку. А чиновник, трясущими пальцами прячущий бумаги в портфель, не смолкал:

— Я — человек маленький, моё дело — бумаги принести, рассказать. Я же не решаю, что снести, что построить…

— Это решаю я! — оборвал его Саам.

Он и сам почувствовал, как неуверенно прозвучали эти слова, и в комнате топором повисло молчание.

После ухода чиновника приехали рабочие, опутавшие домик, словно саваном, строительной сеткой, и бандиты прорезали в ней дыру, через которую пролезали, чтобы попасть внутрь. Рабочие робко ходили вокруг, примеряясь к домишку, но зайти не решались, а когда стали валить забор, завизжав электропилами, из окрестных домов сбежались зеваки. Бандиты сидели за столом и, слушая шум за окном, молча разливали по стаканам. Саам хрустел пальцами, пережёвывая мрачные мысли, а остальные пытались прочитать их в его маленьких, злых глазах.

Бандиты часто вспоминали Могилу, при котором к их дому лишний раз не подходили даже бродячие собаки, и за спиной у Саама стали шептаться о предательстве, которое не прощается не только людьми, но и Богом, отвернувшимся от банды.

— Могила всегда держал ружьё незаряженным, — скрежетал бандит со шрамом. — Это Саам его зарядил.

— Оба хороши, из-за малолетки переругались! — цедил второй. — А мы причём?

— Уберём Саама — точно сгинем! Давайте подождём!

Саам чувствовал, что в банде начинается ропот, готовый перерасти в бунт, и ночами, от бессонницы выкуривая несколько папирос подряд, слышал хохот Могилы, как будто тот следил за ним из преисподней, насмехаясь над неудачами.

Обмотанный сеткой дом без забора казался голым и беззащитным, а бандиты, съёжившись и втянув головы в плечи, стали меньше в росте. Они точили ножи, лишний раз не высовывая нос из дома, и рабочие не решались приступить к сносу. Покрутившись несколько дней вокруг, они привезли железный вагончик, в котором поставили старый, засаленный диван, пару раскладушек и хромой стол, под ножку которого приходилось подкладывать доску, иначе тарелки катились с него, словно с горки. По нужде они бегали на улицу, в заросли козьей ивы, а возвращаясь из магазина, гремели бутылками, грозя бандитам кулаками.