Маленький, большой, или Парламент фейри - [236]

— Ты поведешь нас?

— Часть пути, — Лайлак стояла в центре компании, довольная, но немного робевшая. Она сама не знала, кто из них продержится до конца, и для счета у нее не хватало пальцев. — Часть пути.

— Туда? — спросила Софи, указывая на каменные столбы. Все повернулись и посмотрели в ту сторону. Затрещал первый сверчок. Голубой, постепенно зеленевший воздух Эджвуда прорезали стрижи. Испарения остывавшей земли окутали дымкой дорогу по ту сторону столбов.

Не в тот ли самый миг, подумал Смоки, не в тот ли самый миг, когда он впервые миновал эти столбы, пали на него чары, с тех пор его не отпускавшие? В руке, державшей саквояж, закололо, словно били тревогу колокольчики, но Смоки их не слышал.

— А это далеко? — спросили державшиеся за руки Бад и Блоссом.

В тот день — день, когда он впервые шагнул в дверь Эджвуда, чтобы — в определенном смысле — никогда оттуда не выйти.

Возможно. Но не исключено, что это произошло раньше или позднее. Разве можно вычислить тот день, когда в его жизнь вторглось первое волшебство или когда он сам, ни о чем не подозревая, на него наткнулся. Ведь за первым вскоре последовало второе, потом третье; они сменяли одно другое по собственному закону, каждое определялось предыдущим, и ни одно нельзя было выбросить. Сама попытка их распутать повлекла бы за собой новые чары. Так или иначе, они представляли собой не цепочку причин и следствий, а последовательное удаление оболочек, китайские шкатулки, вложенные одна в другую, причем чем дальше продвигаешься, тем больше они становятся. Напуганный перспективой бесконечных изменений, Смоки радовался тому, что некоторые вещи оставались прежними, и главной среди них была любовь Элис. Она и позвала его в путешествие, только она могла стронуть его с места, однако Смоки чувствовал, что она осталась позади. В то же время он нес ее с собой.

— Мы должны встретить собаку, — проговорила Софи, беря его за руку. — И пересечь реку.

Стоило Смоки сойти с крыльца, как в его сердце начало зарождаться нечто: то ли предчувствие, то ли намек на откровение.

Все взвалили на плечи сумки и прочее снаряжение и, вполголоса переговариваясь, двинулись по подъездной аллее. Но Смоки остановился, поскольку понял, что через эти ворота ему нет хода; он не может выйти тем же путем, которым вошел. Слишком много чар этому препятствовало. Ворота не были прежними воротами, и он тоже переменился.

— Долгий путь, — сказала Лайлак, увлекая мать за собой, — долгий-долгий путь.

С обеих сторон его опережали попутчики, нагруженные багажом, державшиеся за руки, но он встал как вкопанный. Он все еще хотел, все еще стремился вперед, но только не передвигал ноги.

В день венчания они с Дейли Элис ходили меж гостями, сидевшими на траве. Многие дарили им подарки, и все без исключения говорили «спасибо». Спасибо, потому что Смоки хотел, хотел взять на себя этот труд во всей его полноте; прожить свою жизнь ради других, в кого он даже по-настоящему не верил; тратить себя, чтобы довести до конца Повесть, в которой ему не было отведено роли. И вот он сделал это, и все еще хотел, но благодарить его не было смысла ни теперь, ни раньше. Ибо — подозревали они об этом или нет — Смоки знал, что Элис стояла бы в тот день рядом с ним перед алтарем даже в том случае, если бы они не выбрали его ей в супруги; воспротивилась бы их воле, не отреклась бы от него. Он в этом не сомневался.

Он обманул их. Происходившее сейчас не имело значения. Достигнет ли он того места, куда все направлялись, или нет, отправится в путешествие или останется дома — у него есть своя повесть. Он держал ее в руках. Пускай она кончится, пускай — все равно ее никто не отнимет. Смоки не мог идти туда же, куда и все, но это было неважно, поскольку он все время там был.

Но где же оно все-таки, то место, куда все идут?

— А, вижу, — сказал он, хотя с его уст не слетело ни единого звука. Нечто, зародившееся в его сердце, выросло еще больше; оно впустило внутрь потоки вечернего воздуха, стаю стрижей, пчел в кусте штокрозы. Оно ранило без боли и не хотело исчезать. Оно принимало в себя Софи и его дочерей, и его сына Оберона, а также многих умерших. Смоки знал, чем заканчивалась Повесть и кто там будет.

— Лицом к лицу, — проговорила Мардж Джунипер, опережая Смоки. — Лицом к лицу.

Но Смоки был теперь глух ко всему, кроме ветра Откровения, гулявшего в его груди. На этот раз он не станет бежать. В голубой сердцевине входившего в него Откровения он увидел Лайлак, которая, обернувшись, с любопытством на него смотрела, и понял по ее лицу, что прав.

Повесть была позади их. Туда они и путешествовали. Им нужно было сделать всего один шаг; они уже были там.

«Назад», — попытался он сказать, не способный повернуть сам; назад, старался крикнуть он, назад, туда, где стоит дом, освещенный, ждущий, Парк, и веранды, и сад за стеной, и дорожки, которые ведут в неведомую даль, и дверь в лето. Если он смог бы сейчас повернуть (а он не мог; это, правда, не имело значения, но не мог), то оказался бы перед летним домом, а там на балконе делала бы ему знаки Дейли Элис. Она спустила бы с плеч старый коричневый халат, показывая ему в тени листьев свою наготу. Дейли Элис, его невеста, Добрая Госпожа, богиня страны, расстилавшейся за ними. Они стояли на границе этой страны, страны под названием Повесть. Если бы Смоки мог добраться до каменных воротных столбов (но ему туда не добраться), оказалось бы, что он просто сворачивает с дороги, чтобы в них войти. День середины лета, пчелы в штокрозе, старая женщина на веранде перевертывает карты.