Маленький, большой, или Парламент фейри - [227]

Игра в пятьдесят две

Они выпустили в нее несколько пуль, потому что испытывали суеверную тревогу, и она выглядела не живее любого другого покойника, виденного ими прежде: та же небрежная, кукольная расслабленность членов, то же пустое выражение лица. Она лежала неподвижно. Под носом не собирался пар от дыхания. Удостоверившись наконец, один из преследователей схватил крокодиловую сумочку, и все они вернулись в поезд.

Всхлипывая и хрипло хохоча, прижимая к груди беспорядочную кучу карт, одни вверх лицом, другие рубашкой, Рассел Айгенблик, президент, наконец, наконец-то потянул за шнур, который должен был вновь привести поезд в движение. Ослепленный страхом и радостью, он пустился вперед по вагонам, едва не потеряв равновесие, когда поезд рывком тронулся. Поезд пустился вперед по своему пути, извергая под дождем клубы пара. Между Сандаски и Саут-Бендом дождь нехотя превратился в мокрый снег и перешел в буран; машинист тщетно пытался что-нибудь разглядеть. Внезапно перед ним открылась пасть темного туннеля, и он вскрикнул, поскольку никакого туннеля здесь никогда не было, но ничего предпринять не успел (да и что он мог сделать?), и поезд с грохотом погрузился в беспредельную темноту, более шумную и мрачную, чем ликование Барбароссы.

Когда он, без единого пассажира, достиг следующей станции (городка с индейским названием, где уже многие годы не останавливались поезда), проводник, которого Ариэл Хоксквилл в спешке отодвинула в сторону, пробудился.

Но что же это, черт возьми?

Проводник поднялся и медленно (как-никак, четыре десятка лет службы позади) поплелся по вагонам, не зная, чему больше удивляться: то ли самому себе, потому что заснул, то ли остановке вне расписания, то ли отсутствию пассажиров.

На середине странствия по пустым вагонам ему встретился бледный машинист, и они посовещались, но не смогли поведать друг другу ничего путного. Кроме них в поезде никого не было: кондуктор отсутствовал, потому что поезд был специальный и все пассажиры знали, куда направляются. Так проводник и сказал машинисту: «Они знали, куда направляются».

Машинист вернулся к себе в кабину, чтобы сообщить о случившемся по радио, хотя не решил еще, что будет говорить. Проводник продолжил осмотр вагонов. По коже у него бежали мурашки. В вагоне-баре ему попалась, среди пустых стаканов и раздавленных сигарет, колода карт, старинных карт, разбросанная словно бы в ярости.

— Кто-то играл в пятьдесят две, — сказал он.

Фигуры на картах — валеты, короли и дамы, не похожие на тех, к каким он привык, — казалось, молили его собрать их, и проводник внял призыву. Последнюю карту (вероятно, джокера — человека с бородой, который падал с лошади в реку) он нашел застрявшей на краю окна. Джокер глядел наружу и словно бы собирался убежать. Когда проводник собрал и аккуратно сложил всю колоду, он застыл с картами в руках, чувствуя всем существом целый мир и свое в нем место — где-то в самом центре, а также значение, которое спустя века будет придано его нынешнему одинокому пребыванию в пустом поезде, на покинутой станции.

Ибо Тирану, Расселу Айгенблику, не было суждено забвение. Его народ ждали долгие трудные времена, горькие времена, когда враги Тирана, оставшись без него, ополчились друг на друга, и непрочная республика не раз раскалывалась и принимала все новые формы. В ходе длительной борьбы новое поколение должно было забыть невзгоды и тяготы, перенесенные их родителями под властью Зверя; они станут с растущей ностальгией, с глубоким чувством потери оглядываться назад, на те годы, только-только скрывшиеся за горизонтом живой человеческой памяти, когда, как им будет казаться, солнце не сходило с небосвода. Труд Айгенблика, скажут они, остался незавершенным, Откровение — несбывшимся; уйдя, он покинул свой народ в неволе.

Но он не умер. Нет, он ушел, исчез, ускользнул как-то ночью перед рассветом, но нет, не умер. Где-то в Туманных или Скалистых горах, глубоко в кратерном озере или далеко под руинами самой Столицы лежит он, заснувший, в окружении своих верных помощников, а его рыжая борода отрастает все длиннее. Он ждет того дня (о котором говорят многочисленные предсказания), когда, ради спасения народа от величайшей опасности, ему предстоит пробудиться вновь.

Глава пятая

Вы есть или вас нет? Ощущаете вы свое существование или нет? Где вы: в стране или на границе? Смертные вы или бессмертные?

«Парламент птиц»

— Мне нужна чистая чашка, — прервал ее Шляпник. — Пусть каждый пересядет на соседний стул.

«Алиса в Стране чудес»

То, что предсказанная Софи собака, которая приветствовала Дейли Элис во дворе, оказалась Спарком, не слишком ее удивило, но могла ли она ожидать, что в старике на том берегу, назначенном ей в проводники, она узнает Джорджа Мауса.

— Я не считала тебя стариком, Джордж. Только не стариком.

— Слушай, я старше тебя, а ведь ты, детка, совсем не младенец.

— Как ты сюда попал?

— А куда я попал? — переспросил он.

Ее благословение

Они шли рядом через темный лес, беседуя о множестве вещей. Дорога была долгой, весна расцвела еще больше, леса благословение сделались гуще. Элис не была уверена, что нуждается в проводнике, но общество Джорджа ее радовало. Леса были незнакомые и жуткие, а Джордж нес толстую палку и знал дорогу. «Чащоба», — сказала она и вспомнила при этом свое свадебное путешествие; вспомнила, как Смоки спросил про деревья у дома Руди Флада, не тот ли это лес, на краю которого расположен Эджвуд. Вспомнила ночь в мшистой пещере. Вспомнила, как они шли через лес к дому Эми и Криса. «Ну и чащоба», — сказал Смоки, и она отозвалась: «Зато защищены». Одно за другим в ней пробуждались и разворачивались как живые эти и многие другие воспоминания, но, едва успев расцвести, тут же бледнели и опадали, и Элис понимала, что явились они к ней в последний раз, или, вернее, все вызванные памятью картины тут же переставали быть воспоминаниями и Как-то делались предчувствиями, то есть тем, чего не было в прошлом, но что Элис с глубокой радостью могла вообразить себе в будущем.