Маленький, большой, или Парламент фейри - [217]

Другая страна

После ухода Смоки сестры сидели молча. Потом Софи спросила:

— Ему ты не скажешь?

— Нет, — мотнула головой Элис. Она начала еще фразу, — возможно, объяснение — но замолкла, а Софи не решилась ничего вставить. — Так или иначе, — вновь заговорила Элис, — я ведь уйду не совсем. То есть уйду, но все же останусь здесь. Навсегда. — Она в это верила. Думала, глядя на темный потолок, высокие окна и окружавшие ее стены, что призыв, обращенный к ней и шедший из самого сердца вещей, рождался не только здесь, но в любом другом месте, и чувство, которое она теперь испытывала, не было чувством потери, просто иногда она принимала его за таковое. — Софи. — Голос Элис внезапно охрип. — Софи, ты должна о нем позаботиться. Береги его.

— Как, Элис?

— Не знаю. Но… ты должна. Я искренне тебя прошу, Софи. Сделай это для меня.

— Хорошо. Но ты ведь знаешь, я не очень умею заботиться и беречь.

— Это ненадолго, — сказала Элис.

В этом тоже она была уверена или хотела быть уверенной. Она стала искать в своей душе эту уверенность, искать безмятежный восторг, благодарность, опьянение, какие испытала, когда начала понимать, к чему все идет; искать смесь испуга и ощущения собственного могущества, связанную с сознанием того, что она прожила всю жизнь как птенец в яйце, выросла и перестала в нем помещаться, начала пробивать себе путь наружу, а теперь готовится выйти в обширный, наполненный воздухом мир, о котором прежде не имела ни малейшего понятия, хотя хранила нетронутыми крылья, для него потребные. Элис не сомневалась, что все ей известное вскоре узнают и близкие, узнают и веши еще более удивительные, намного удивительней; только в самые темные предрассветные часы, в холодной старой комнате оживить в себе это чувство было трудно. Она подумала о Смоки. Ее охватил испуг, такой испуг, словно…

— Софи, — спросила она мягко, — как ты думаешь, это смерть?

Софи дремала, прислонившись к плечу Элис.

— А? — спросила она.

— Не думаешь ли ты, что на самом деле это смерть.

— Не знаю. — Софи заметила, что Элис дрожит. — Вряд ли. Но не знаю.

— Я тоже думаю, что вряд ли. Софи молчала.

— Но если это и так, — продолжала Элис, — то это не то… о чем я думала.

— Ты имеешь в виду смерть? Или то место?

— И то и другое. — Элис плотнее закутала себя и сестру в вязаный плед. — Смоки как-то мне рассказывал об одном месте в Индии или Китае, где в старину существовал обычай: когда кого-то приговаривали к смерти, ему давали лекарство вроде снотворного, но на самом деле это был яд, только медленного действия. Вначале человек погружается в сон, глубокий-преглубокий, и видит очень яркие сны. Он спит долго-долго, забывает даже, что спит. Спит день за днем. Ему снится, будто он путешествует или что-нибудь вроде того. А потом, через некоторое время (яд такой мягкий и сон такой крепкий, что приговоренный сам не замечает когда), он умирает. Но не знает об этом. Может, сон меняется, но приговоренный не знает даже, что это сон. Он просто идет вперед. Думает, это другая страна.

— Просто мороз по коже, — отозвалась Софи.

— Судя по словам Смоки, ему эта история не кажется страшной.

— Не может быть.

— Он говорил, если яд убивал без промаха, то откуда тогда известно, как он действовал?

— А.

— Я подумала, что, может, этот случай похож на тот.

— Ох, Элис, как страшно. Нет.

Но Элис не имела в виду ничего страшного; сделать из смерти страну, если уж ты приговорен, представлялось ей не столь уж жутким исходом. В этом заключалось замеченное ею сходство, ибо она улавливала то, чего не видели остальные, а Софи видела смутно и запоздало: место, куда их пригласили, было вовсе не местом. По мере собственного роста вширь, она все яснее понимала, что не существует места, отличного от тех, кто в нем живет: чем их меньше, тем меньше их страна. И если в эту страну прибудут сейчас переселенцы, то каждый из них сам создаст то место, куда направляется, выстроит его из самого себя. Именно это ей, новоприбывшей, предстоит делать: из собственной смерти — или того, что сейчас казалось смертью, — сотворить землю, куда устремятся остальные. Ей придется принять такие размеры, чтобы вместить в себя целый мир, или целый огромный мир должен будет ужать себя так, чтобы уместиться в ее груди.

Смоки, конечно же, в это тоже не поверит. Во всяком случае, ему будет трудно поверить. Элис подумалось, что ему всегда было нелегко иметь дело с этой тайной. Он набрался терпения, научился с ней уживаться, но ему всегда было и будет нелегко. Пойдет ли он? Больше всего ей хотелось быть в этом уверенной. Сможет ли он? Элис была уверена во многих вещах, но тут сомневалась. Уже давно она поняла, что та же черта, которая в свое время привлекла к ней Смоки, может его впоследствии оттолкнуть, а именно ее место в этой Повести. И такое положение оставалось в силе: Элис и сейчас чувствовала, что их связывает длинная непрочная веревочка, которая может оборваться, если за нее потянешь, или выскользнуть из ее пальцев или пальцев Смоки. И теперь она хотела расстаться не прощаясь, чтобы расставание не сделалось вечным.

Смоки, думала она; смерть. Долгое время она не думала ни о чем другом, только желала, не облекая свое желание в слова, чтобы исход был не такой, каким должен быть, не тот, какой единственно возможен и какой бывал всегда.