Маленький Большой Человек - [90]

Когда я снова выглянул наружу, голубые мундиры были уже на краю нашего лагеря. Чтобы не угодить под их пули, я разрезал ножом шкуры с тыльной стороны палатки и выскользнул из него. Индейцы повсюду выскакивали из своих жилищ, пытаясь открыть ответный огонь, в основном из луков, но мишени быстро передвигались, да и была опасность попасть в своих.

Кавалеристы скакали уже между палаток. Музыка сводила меня с ума. Я лег на снег и заполз за ближайшее дерево Стрелять я не мог. И вовсе не из деликатности, поскольку с радостью уничтожил бы всех этих синезадых скотов, убивших двух из моих четырех женщин. В подобные моменты слово «враг» приобретает особый смысл, в котором нет уже места приязни или сомнениям.

Но у меня не было патронов. В типи я держал ружье незаряженным, опасаясь, как бы до него не добрались дети, а от патронташа, оставшегося под телом Желтой Медведицы, меня отделяло пятьдесят ярдов несущейся во весь опор кавалерии.

Некоторым шайенам удалось спуститься к реке, и теперь они использовали ее высокий берег в качестве фортификационного сооружения, прикрывая отход женщин и детей. Мне показалось, что я заметил среди бегущих Кукурузный Початок с малышами, но густой пороховой дым скрыл их из виду. Недалеко от меня под кавалеристом ранили лошадь, и она упала вместе с седоком. Я глаз не мог оторвать от седельной сумки, в которой солдаты обычно хранят боеприпасы, но, прежде чем мне удалось доползти до них, животное заржало от боли и страха, с трудом встало на ноги и умчалось прочь. Солдат пострадал гораздо больше. Его левая нога изогнулась под неестественным углом, и он стонал, пытаясь приподняться на руках. Это был совсем молодой парень, почти мальчик, с пушком первых усов на верхней губе. Наши глаза встретились, и я прочел в его взгляде целую гамму чувств, начиная от ужаса и изумления, кончая мольбой о помощи. В следующее мгновение его череп раскололся, как скорлупа лесного ореха Шайен, разбивший ему голову боевой дубинкой, схватил карабин, пояс с патронами и, издав победный клич, бросился к реке. Пуля настигла его на самом краю обрывистого берега, он застыл на мгновение, медленно повернулся вокруг своей оси и упал вниз, в ледяную кашу, окрасив ее своей кровью.

Солдаты вихрем проскакали через весь наш лагерь и расстреливали уже последние палатки. Шум боя отдалился и напоминал теперь драку за плотно закрытой дверью. Я хотел было вернуться в свой типи за патронами, но вовремя сообразил, что солдаты скоро вернутся для окончательной «чистки», а моя излишняя активность выдаст им спрятанных жену и ребенка. Поэтому я побежал немного в сторону, прячась за палатками, и там увидел Черного Котла, распростертого у порога своего жилища. Рядом с ним лежала его жена. Она еще дышала. Он подписал свой последний мирный договор. Песчаный ручей так ничему его и не научил.

Тогда я подумал о Старой Шкуре. Слепой, без своих сыновей и воинов, он был совершенно беспомощен. Я свернул к его типи, стоявшему, кстати, неподалеку от моего. По дороге мне то и дело приходилось перешагивать через трупы индейцев. Многих из них я не знал, других же узнавал по раскраске… Раскраска-то и напомнила мне о моем собственном внешнем виде. Я так и не смыл с лица черную краску, хотя она наверняка и стерлась кое-где, пока я ползал, волосы же являли свой природный цвет всем окружающим. Но приводить себя в порядок было все равно некогда, и я на это плюнул.

Я влетел в палатку Шкуры в полной уверенности, что найду его там в одиночестве. Но я ошибся. Его не бросили Молодые жены из последних сил уговаривали старика бежать. Одна держала на руках ребенка, вторая сжимала нож, который и был немедленно на меня направлен.

Без лишних церемоний я отпихнул ее прикладом своего бесполезного ружья и крикнул:

— Бегите! Я сам помогу дедушке.

— Тогда убей и меня! — завопила та, что держала нож.

— Да беги же, идиотка несчастная! — взвыл я, схватил ее за шиворот и швырнул к выходу. — Беги к реке!

Это немного встряхнуло обеих, и к ним вернулась способность соображать.

— Мы верим тебе, — сказала та, что держала ребенка, и они поспешно выскользнули наружу.

— Сын, — сказал тогда Старая Шкура своим обычным тоном, — садись рядом со мной. Мы будем курить.

Нет, вы представляете? Он преспокойно уселся у очага и стал набивать трубку!

— Дедушка! — взмолился я. — Где твой рассудок?! Синие мундиры пришли убить нас всех. У нас нет времени, мы должны лететь к реке быстрее, чем птицы!

— Черный Котел мертв, — сказал он. — Я знаю. Я слеп и не могу сражаться. Но я и не побегу. Если это день моей смерти, я хочу встретить ее здесь, не выходя из круга.

Его упрямая нижняя челюсть задралась вверх, и я понял, что слова бесполезны.

— Хорошо, — сказал я, — я зажгу тебе трубку.

Он важно кивнул, а я, забрав у него трубку левой рукой, изо всех сил двинул ему правой по подбородку. Я был зол и испуган, поэтому вложил в удар все свое желание спастись, однако Старая Шкура продолжал сидеть как ни в чем ни бывало.

— Не надо так переживать, сын, — заявил он. — У тебя слишком дрожат руки, отдай мне трубку, я сам зажгу ее. А потом мы покурим, и твое волнение улетучится, как дым.