Маленький Бобеш - [10]

— Видишь, захворала наша Пеструха. Лежит вон… Уж и не знаю, выживет ли… А ты, Бобеш, не стой тут, беги домой либо в садике поиграй.

У матери навернулись слезы. Глаза у нее были красивые, карие. Бобеш уже пригляделся к ним. Если они смотрели строго, то мать могла и не говорить ничего: Бобеш и без того понимал, что, значит, он опять провинился, чем-то не угодил ей. Такого строгого взгляда Бобеш обычно не выдерживал. Ему начинало казаться, что глаза ее жгут, как угольки. Зато, когда мать радовалась, она обычно напевала и тоже могла не говорить, что радуется: Бобеш узнавал это по глазам. Тогда он готов был без конца смотреть на нее. Глаза у матери становились точно бархатные и такие ласковые, прямо словно гладили. Но теперь они были грустные-грустные; глядя на них, просто плакать хотелось.

Бобеш спустился к ручью. Сел на бережку, на мягкой траве, и спустил ноги в воду. Задумавшись, смотрел он, как солнечные зайчики играют на волнах.

Однако вскоре он вынул ноги из воды и поджал под себя. Ноги озябли, потому что вода в ручье была очень холодная. Чуть подальше ручей сворачивал в сторону, и в излучине он был очень широкий, но мелкий. В этом месте купались воробьи. Они трепыхали крыльями, окунали головки в воду, потом терлись мокрыми головами о перышки под крыльями, хлопали крыльями по воде, далеко разбрасывая брызги. И гомонили при этом так, словно, кроме них, в целом свете никого не было.

«Ишь, как безобразничают! — подумал Бобеш. — Ишь, как веселятся, а у нас Пеструха хворает!»

— Кыш-ш-ш! — крикнул он.

Воробьи вспорхнули, уселись на садовой изгороди и там отряхивались, топорщились и чирикали на Бобеша.

Бобеш поглядел, поглядел, потом отвернулся, решив, что не стоит и смотреть на них. Кабы знали они, что мама невеселая, что Пеструха хворает… Да где им, воробьям! Дедушка не зря говорит про них: «Экая шушера голодная! Так и норовят зерно у кур своровать — это они умеют! Им бы только наесться да кричать!» Сейчас они и вовсе безобразничали, когда им как раз молчать бы надо. Он еще всегда жалел воробьев, когда их дедушка спугивал. Крошки им бросал, чтобы они могли досыта поесть. А им вон и горюшка мало, словно с Пеструхой ничего не случилось. Шушера, как говорит дедушка, да и только.

С воробьями у Бобеша было все кончено. Пускай теперь на него кричат сколько угодно — он на них и не взглянет. Хоть на голове будут ходить, все равно не посмотрит.

Однако воробьев весьма мало трогало такое пренебрежение к ним со стороны Бобеша. Они опять слетелись к излучине ручья и принялись купаться.

А Бобеш засмотрелся на гусей. Гуси щипали траву и, теребя ее, дергали головой, потому, что трава тут была мелкая. Все же Бобеш забеспокоился, как бы они не объелись и не расхворались потом. Он поднялся, решив согнать гусей. Но не тут-то было! Гуси вытянули шеи до самой земли, зашипели и дружно ринулись на Бобеша. Тот еле успел перейти вброд ручей и спастись на другом берегу.

И гуси разочаровали Бобеша. Он им добра желал, и за это — его же щипать! Видали, какие злюки! Пожалуй, похуже воробьев. «С нынешнего дня и на вас не стану глядеть! Объедайтесь, хоть лопните! Мне все равно…»

Бобеш вспомнил про Боженку. Что-то она поделывает? Жалко, что мать у нее такая странная: на улицу Боженку не пускает, сердится, что Боженка с ним ходила. Ну, да он к ним тоже не пойдет. Нет уж, пускай знают, что и ему не велят к ним ходить. Ни за что не пойдет. Лучше уж у пруда побыть, посмотреть на рыбок, чем ходить к таким недобрым людям. Тогда они смотрели с таким видом, словно он у них по крайней мере горшка четыре разбил.

Бобеш медленно побрел к пруду. Там он сел на большой плоский камень, вынул из кармана недоеденный хлеб и стал крошить его рыбкам. Но, удивительное дело, думал он не о рыбках, а о Боженке: что бы она сказала, как бы посмотрела, если бы рассказать ей про Пеструху?

За прудом, ближе к усадьбе, была громадная куча засохшего и отверделого ила, когда-то вычищенного из пруда. Теперь там играли дети — трое мальчишек, ростом примерно с Бобеша.

Бобеш решил подойти к ним и спросить, не видели ли они здесь случайно Боженку. Будь она на улице, тогда можно и не заходить в усадьбу; это было бы совсем хорошо. Когда он подошел ближе к мальчикам, все трое недружелюбно посмотрели на него.

— Ты чей? — спросил один из них.

Бобеш не успел слова сказать, как другой мальчик запустил в него комком глины и засмеялся. А третий показал Бобешу язык.

Бобеш был просто ошарашен. Ведь он ровным счетом ничего не сделал этим ребятам, за что же они так на него? Ну нет, у таких нечего и спрашивать, лучше от них подальше.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил старший.

— Не твое дело! — огрызнулся Бобеш и тоже показал ему язык.

— Лупи его, ребята!

Бобеш, понятно, не стал дожидаться, слетел с горки и пустился наутек, но не домой, а к усадьбе. Мальчишки погнались за ним. Когда самый старший уже настигал Бобеша, он вдруг повернулся, вытянул вперед руки; мальчишка налетел с разбегу и упал. Бобеш опять припустился без оглядки; ребята, в том числе и пострадавший, — за ним. Так они добежали до Боженкина дома. Бобеш хотел открыть дверь, но не достал до дверной ручки. Мальчишки были совсем близко… Тот, которого свалил Бобеш, крикнул: